Кругосветное путешествие короля Соболя - [65]

Тогда Жюли все ему объяснила. Рассказала о моих желаниях, о свободе, которую я хотела разделить с ним, о равенстве между нами, которое следовало соблюдать. Сказала, что моим самым страстным желанием было пройти с ним через все испытания и наслаждаться всеми счастливыми мгновениями, которые уготовила нам жизнь. Открыла ему глаза на то, что настоящим бракосочетанием для меня является союз судеб, а не оковы условностей и запретов, которые отдалили бы меня от него. А главное, сказала она, со мной он должен говорить так же, как говорил с ней, — открыв свое сердце, со всею искренностью и смирением. А чтобы удостовериться, что он не захлопнет до встречи со мной широко распахнутое окно в свою душу, она взяла его за руки и потянула, заставив подняться.

В чем был, то есть в домашней одежде, она вывела его из дома и усадила в свой экипаж. Когда он переступил порог гостиной, нам потребовалось какое-то мгновение, чтобы узнать друг друга, — настолько печаль, душевные терзания и бессонница окрасили нас в цвета отчаяния. Он робко двинулся ко мне. Я встала и какое-то время стояла не двигаясь. Потом мы бросились друг к другу в объятия.

Неделю спустя мы поднялись на борт «Маркизы де Марбёф», чтобы отплыть на Мадагаскар. Вместе навсегда.

* * *

Воодушевленная своим рассказом, Афанасия не заметила, что уже несколько минут Бенджамин Франклин плакал. Плакал, как старик, коим он и был, молча, не шевелясь и не утирая скупых слез. Время от времени спазм вздымал его грудь, и только поэтому Август обратил внимание на волнение патриарха. Он сделал знак Афанасии, и та подошла к нему.

— Господин Франклин, господин Франклин, — проговорила она, опускаясь на одно колено. — Что случилось?

— Это из-за вашего рассказа, дитя мое. Любовь, размолвка, развязка. Ах! Вы заставили меня вновь пережить забытые движения души! Когда такие страсти сваливаются тебе на голову, начинаешь себя жалеть. Но в час расставания с жизнью, можете мне поверить, воспоминания о них — самая большая драгоценность.

Хотя Франклин в Париже много выезжал в свет, никто не был в курсе его личной жизни. Однако ходили слухи о его многочисленных бурных связях с великосветскими дамами. Казалось, все они сейчас проходят перед его мысленным взором.

Внезапно, повернувшись к Афанасии, он вздрогнул и наклонился к ней.

— Ну вот! — воскликнул он. — Спасибо. Вы напомнили мне о нашей первой встрече. Когда вы несколько дней назад вошли в эту комнату, у меня сразу возникло ощущение, что я вас уже видел… Но мне никак не удавалось вспомнить где и когда. А теперь все всплыло.

На удивление быстрым движением он схватил руки Афанасии и притянул их к себе.

— Это действительно было в особняке Валентинуа, а может, и в Отее, у мадам Гельвециус. В сущности, это не важно. Я помню, как вы вошли и стало вдруг светлее. Я взял ваши руки, как сейчас. Поднес ваши тонкие пальчики к губам. Ах! Как отблагодарить богов за таких созданий, как вы?

Говоря это, он поднес руки Афанасии к губам и покрыл их жадными поцелуями. Это была забавная сцена — видеть, как впавший в детство старик наслаждается ароматами и прелестями с неловкостью маленького олененка, пытающегося сосать свою мать. Афанасия смеялась, не очень-то пытаясь высвободиться. Франклин, как когда-то, уже подбирался к ее локтям, как вдруг в комнате раздался высокий, неприятный, срывающийся голос:

— Прекратите это ребячество, сударь!

Франклин в долю секунды узнал этот голос и замер.

— Возьмите себя в руки, говорю вам, — продолжал голос, — а вы, мадам, отойдите, прошу вас.

Франклин выпрямился, Афанасия вскочила. Перед ней возле двустворчатой двери кабинета стояла маленькая худая женщина в габардиновом платье строгого покроя, ее голова была обмотана платком в красно-зеленую клетку.

— Моя дочь Салли, — простонал Франклин.

Женщина прошла вперед. За ней на полусогнутых ногах, чтобы его было как можно меньше видно, следовал доктор Гидеон.

Это он, не зная, что делать, вызвал на подмогу дочь Франклина. Разумеется, он подумал, что только женщина может прервать женский монолог.

И действительно, она вошла в комнату и встала перед Афанасией.

— Довольно, мадам, — произнесла она уже чуть тише, не сумев, однако, скрыть угрожающие нотки в голосе, режущем, как ржавый металл. — Мой отец нуждается в отдыхе, а ваши истории его будоражат. Лечащий врач уже просил вас оставить его в покое. Подчинитесь. И лучше вам больше не появляться на Маркет-стрит.

Последние слова прозвучали как суровый приговор.

Находясь под сильным впечатлением, Афанасия присела в реверансе. Потом отступила, продолжая раскланиваться.

Внезапно в комнате раздался страшный грохот. Это Франклин схватил растение в большой вазе эпохи Мин и швырнул его на пол. Дочь попыталась удержать вазу, но та все равно разбилась.

— Салли, выйди вон! — заорал он. — А вы, Гидеон, — я не желаю больше вас видеть! Никогда. Все эти месяцы под предлогом заботы о моем здоровье вы донимаете меня, запрещаете все, что может доставить мне удовольствие. Так вот, говорю вам со всей определенностью: вы не помешаете мне дослушать эту историю до конца. Можете вызывать кого угодно, господа лекари всех мастей.