Кругосветное путешествие короля Соболя - [34]

— Афанасия, вы ведь знаете, каково мое происхождение и какое положение я занимал до плена? Мы достаточно говорили об этом, и вы пролили слишком много слез над моей разбитой судьбой. Неужели вы думаете, что мне достаточно той свободы, которую дал мне ваш отец? Настоящая свобода для меня — это занять свое место в мире, вырваться из царящего здесь абсолютного произвола. Назначат другого коменданта, и он будет вправе опять заковать меня в кандалы. Какая надежда останется мне, пусть свободному, покинуть эту унылую дыру?

— Но я… — вырвалось у меня.

— Вы, Афанасия, вы… Что я могу вам предложить? Брак, который превратит вас в жену ссыльного и поселить в одной из этих лачуг, которую обставила ваша мать и куда я заглянул во время одной из поездок на побережье? Жизнь в окружении свинцовых горизонтов, среди изгнанников и медведей. Если только я чудом не получу какой-нибудь пост в сибирском городке, который покажется нам чудесным, потому что будет чуть ближе к Москве…

Я молчала. Слова Августа звучали весьма убедительно. Однако общий смысл его речи казался мне проникнутым ложью — как деревья, источенные жучками, еще хранят видимость здоровья, хотя уже готовы рассыпаться в прах.

— В таком случае зачем же вы меня…

Август опустил глаза. Когда он начал отвечать, благожелательная мягкость его голоса возмутила меня еще больше, чем сами слова.

— Признаюсь, когда я прибыл сюда, то постарался снискать благосклонность коменданта и добился этого, давая уроки языков и музыки, которые доставили нам столько радости. Вы растрогали меня, Афанасия, и ваше общество всегда доставляло мне большое удовольствие. Однако же это вы…

Его смутил мой суровый вид, и он продолжил, напустив на себя ложную веселость:

— …это вы оказали мне честь своим признанием в любви, выступив заступницей — да так смело — перед вашим отцом, чтобы добиться моей свободы и предложить супружество.

Я вскочила. Лицо горело от оскорбления, словно он надавал мне пощечин. Мне захотелось плакать, но слезы высушил жар возмущения, которым пылало все мое существо.

Без сомнения, это были решающие мгновения в моей жизни. Именно в ту минуту я рассталась с детством и его наивными мечтаниями. В напряженной тишине крошечной хижины я увидела все: мою прошлую жизнь и жизнь будущую, необозримый ход существования, которое до сих пор я сводила к тесным рамкам семьи и замужества. В тот момент я и стала той, кем остаюсь до сегодняшнего дня.

— Вы лжете, друг мой, — сказала я, поворачиваясь к Августу, которого поразила произошедшая во мне перемена. — Вы лжете мне, а главное, вы лжете самому себе. Однако во многом вы правы.

Я сделала шаг вперед.

— Я люблю вас, Август, и вы тоже меня любите. Об этом вы не говорите. Но я в этом уверена. Не думаю, что вам уже случалось пережить подобную страсть. Вот почему вы не сумели ее распознать.

Я на мгновение замолкла, расхаживая вокруг Августа, который опять присел у свечей, и продолжила, словно размышляя вслух:

— И все же вы правы: я хотела, чтобы вы заплатили за нашу любовь слишком дорогую цену. Я решила, что добилась для вас свободы, а на самом деле собиралась заточить вас в невыносимой перспективе пошлого брака, душной жизни в тесных берегах.

Откуда брались эти слова, удивлявшие меня саму? Мне казалось, что я открываю неведомый континент, одновременно описывая его.

— Что касается вас, — снова заговорила я, — вы не говорите правды, возможно, потому, что сами ее не знаете.

Август приподнял брови.

— Я хочу сказать, что вы стремитесь к побегу не затем, чтобы занять подобающее место в стране, где вы родились.

— Не затем?

— Нет. Вы сами рассказывали мне, что, несмотря на многочисленные попытки, все там потеряли, а ваша государыня запретила вам туда возвращаться.

— Это верно. И что тогда?

Я подтянула тюк с мехами и пристроила его напротив Августа. Села и взяла его руки в свои.

— Тогда получается, что свободой вы называете неизвестность и вашим поприщем становится целый мир, со всем лучшим, если оно вам суждено, и всем худшим, если оно должно случиться. Я понимаю это и хочу, чтобы вы знали: мое самое горячее желание — увидеть, как к вам приходит это счастье. И разделить его с вами.

Я приблизила его руки к своему лицу и только тогда дала волю слезам.

— Почему вы не попросили меня последовать за вами? — сказала я меж двух всхлипов. — Я пойду за вами на край света.

Август плакал вместе со мной. Посмотрите на него сейчас, на этого большого дурня: он готов пролить слезу всякий раз, когда мы говорим о том трагическом и чудесном моменте.

— Никогда, — ответил он, — никогда я не осмелился бы предложить вам такое.

— Но когда любят по-настоящему, Август, то желают счастья любимому. Я предложила вам то, что еще вчера считала единственным выходом, обеспечивающим это счастье. Но теперь я вижу другой выход, принимаю его и даже желаю.

Мы встали и поцеловались с такой яростной страстью, какой еще никогда не испытывали.

Между нами не осталось ни недомолвок, ни условностей, которые до той поры мешали проявиться желанию и нежности. Осмелюсь ли я признаться, что там, на груде мехов, в хижине, лишенной минимальных удобств, я и стала настоящей женой Августа?