Кругом одни принцессы - [2]

Короче, забрала я у покойника кошелек, вещички кое-какие и меч, конечно. Для одного только фасона. Мускулы мускулами, а драться я тогда не умела. Тем более на мечах. Это уж после, когда я служила в МГБ… Но я забегаю вперед.

Итак, оказалась я на соседской территории. Иду себе и вижу: лужок, в отдалении пасутся овцы, в приближении — свиньи, а на первом плане стоит в задумчивости молодая девица. Хорошенькая. Глаза голубые, кудряшки золотые, кожа белая, и платье на ней совсем не крестьянское. Обувка тоже. Хотя обувка уже почти совсем развалилась, для пешего хода не приспособлена. Я подхожу поближе — может, заблудилась, думаю? А она, завидев меня, заливается слезами. Неужто, думаю, я такая страшная стала? Но оказалась, не в том дело. Девица кинулась ко мне, как к родной, и начала излагать: она-де, дочка здешнего короля, каковой женился на женщине злой и уродливой, а у нее две дочки, такие же злыдни и уродины, как мамаша, и так они совместно мучают ее и угнетают — вот мачеха сослала ее свиней пасти… И плачет, и слезами заливается, совершенно искренне притом… Но меня почему-то кушают сомнения. Поскольку где-то я всё это уже слышала. Или читала. И вообще я в злых мачех не верю. Меня саму мачеха вырастила, и лучше женщины я не встречала. Конечно, мачеха может оказаться злобной бабищей, но с таким же успехом ею может быть и родная мать. И потом, даже самая окаянная мачеха не пошлет падчерицу пасти свиней в кружевном платье и атласных башмачках.

В тот день я сговорилась с одной старушкой, чтоб переночевать у нее в хижине — она к детям на пару дней уезжала. В уплату я обязалась набрать ей хвороста. В ту хижину девицу я и отвела.

Говорю ей: отдохни пока, а я раздобуду чего-нибудь поесть. Оделась в старушкину рогожку, замоталась платком, меч засунула в середину вязанки хвороста и водрузила ее себе на спину.

Прихожу в город, а там — батюшки светы! — дым коромыслом. В чем дело, господа хорошие, спрашиваю? Опять, говорят мне господа хорошие, дочка королевская пропала, отец с матерью с ног сбились, ищут. А сестры? — продолжаю я и углубляю.

— Ты что, тетка, спятила? — ответствуют. — Два брата у нее, старших, и никаких сестер.

Являюсь во дворец и заявляю:

— Я, бедная странница, прослышала о ваших несчастиях, не могу ли чем помочь?

Лично я бы таких заявителей гнала бы в шею. Но мне навстречу выходит вся семья. Папа с мамою, и два лба здоровых — братцы. То, что это не мачеха, видно с первого взгляда — похожи очень, только вид у королевы совершенно умученный. И от отчаяния готова она цепляться за любую соломинку. За меня, стало быть. Вернете, мол, нашу дочку, уверяет, и просите любой награды.

А есть ли, говорю, у дочки вашей какие либо особые приметы? Причем помимо внешних. Мамаша тут заплакала, и принялась пить настойку кошачьей травы, старший брат заскрежетал зубами, младший повесил голову, а папа-король мужественно произнес:

— Девочка наша всем удалась — и красавица, и умница, воспитания отменного, но имеет один недостаток — любит убегать из дому и страшная выдумщица.

— Это два недостатка, — замечаю я.

— Врет она постоянно! — гавкает старший брат, и стукает кулаком по столу. А матушка вновь начинает глотать настойку.

— Придумывает, — уточняет младший.

— О Господи, чего только она не нагородит, бывало, — вздыхает папа. — И ведь, главное, сама верит… Люди на нас как на чудищ каких смотрят…

— Ладно, — говорю, — сдается мне, что я в силах вам помочь. Только вот что…

— Денег, что ли? — подозрительно спрашивает старший принц. И осуждать его трудно — видно, многократно накалывался человек.

— Зачем же денег? Дайте мне этот флакон с кошачьей травой. Весь. Бутылку вина послаще, хересу или мадеры, что ли, и плюшек каких-нибудь…

Они удивились таким запросам, но исполнили их. А по дороге я в одном саду еще и паданцев насобирала. Вернувшись в избушку, объясняю принцессе: сейчас вечерять будем, наливаю в кружки вино, выставляю еду, в ее кружку опрастываю вдобавок почти весь флакон с настойкой, а чтоб окончательно вкус отбить, если всей сласти недостаточно, подсовываю ей яблоко побольше и посочнее. Принцесса винишко выпила, яблочко схрупала, и вскорости ее сморило. Тогда я взвалила ее на плечо и потащила во дворец. Хворост, конечно, оставить пришлось, и старушкину душегрейку тоже, иначе бы я совсем взопрела. А меч пристегнула к поясу, чтоб не мешался.

Вернула я беглую принцессу родителям — радости было! Уложили ее в собственную кровать — хрустальную, с пуховой перинкой — ну, думаю, и наплетет она историй, когда проснется! А меня пригласили отужинать, уже по-настоящему. Только младший принц, который днем больше помалкивал, полюбопытствовал:

— А что это вы с утра были на два локтя пониже и лет на тридцать постарше?

— Я, — говорю, — фея-крестная, как хочу, так и выгляжу.

— А что это, — не унимается он, — вы, фея, меч с собою таскаете?

— А это, говорю, — у меня волшебный посох такой, в оригинальном исполнении.

Сидим, ужинаем. Родители принцессы, хлебнув уже не хересу, и не под плюшки (прочие, правда, не отставали), на жизнь жалуются, спрашивают, что с дочкой делать.

— Замуж, — говорю, — ее надо при таких замашках.