Круглый год с литературой. Квартал второй - [50]

Влюбился, когда служил под Киевом, в Лизу Золотницкую, киевскую племянницу Раевских. Родители были не прочь выдать дочь за него замуж, но с непременным условием, что Давыдов выхлопочет у царя казённое имение в аренду (так поддерживали небогатых, но отличившихся по службе дворян). Давыдов уехал хлопотать в Петербург. Ему много помог в хлопотах Жуковский, который добился, чтобы в связи с предстоящей женитьбой Давыдов получил имение, приносившее шесть тысяч в год.

Радостный Давыдов возвращается к Лизе и узнаёт, что она разлюбила его. Пока он хлопотал, она влюбилась в другого, за кого и вышла замуж.

Столько раз обжёгшись, Давыдов усиленно дул на воду и к сосватанной ему друзьями Софье Чирковой, дочери генерала, поначалу отнёсся с великим недоверием. Но недоверие преодолел. И правильно сделал. Брак с Софьей оказался в основном счастливым. Женившись в 1819 году, он прижил с женой 9 детей.

Но я сказал об их браке: «в основном счастливый». Потому что основание для такой оговорки было. В 1831 году в Пензе он влюбился без памяти в племянницу своего приятеля Евгению Золотарёву. Ей было 23 года. Страстный Давыдов увлёк её. Их роман продолжался несколько лет, и был прерван родителями Евгении, выдавшими её замуж за первого же присватавшегося к их дочери. Надо сказать, что на семейную жизнь Давыдова это не повлияло. Расставшись с Золотарёвой, он легко возвратился в семью.

Об этом человеке и поэте можно рассказывать много. Его любили все поэты так называемого пушкинского круга. Лёгкий на подъём, он часто организовывал встречи друзей.

Женатый Пушкин в основном уклонялся от таких холостяцких пирушек. Но Давыдова любил. О чём и говорит эта стихотворная его надпись, которую сделал Пушкин, препровождая Денису Давыдову свою «Историю Пугачёва»:

Тебе, певцу, тебе герою!

Не удалось мне за тобою

При громе пушечном, в огне

Скакать на бешеном коне.

Наездник смирного Пегаса,

Носил я старого Парнаса

Из моды вышедший мундир:

Но и по этой службе трудной,

И тут, о мой наездник чудный,

Ты мой отец и командир.

Вот мой Пугач: при первом взгляде

Он виден – плут, казак прямой!

В передовом твоём отряде

Урядник был бы он лихой.

Умер Денис Васильевич 4 мая 1839 года (родился 27 июля 1784-го).

5 МАЯ

Я его очень хорошо знал. Во-первых, он весьма часто приходил к нам в «Литературную газету». И не обязательно со стихами. Евгений Аронович Долматовский (родился 5 мая 1915 года) много и охотно ездил по стране. А кроме того входил в какое-то общество дружбы, то ли СССР-Куба, то ли СССР-Африка. Отовсюду привозил очерки, которые газета печатала. Он даже издал книгу своей стихотворной зарубежной публицистики «Африка имеет форму сердца».

А, во-вторых, я часто встречал Долматовского в Литинституте, где он профессорствовал, а я вёл поэтический семинар на Высших литературных курсах. «Ну как твои?» – спрашивал он. И, почти не дожидаясь ответа, поднимал вверх большой палец: «А у меня – во!»

Кстати, он охотно помогал своим бывшим студентам. Брался пристраивать их стихи. Другое дело, что их стихи были так же порой неинтересны, как и стихи их наставника.

Да, Долматовский не был хорошим поэтом. Говорят, что у него были интересные стихи в молодости. В доказательство поклонники этих стихов цитируют такие, допустим, строки из них:

В метро трубит тоннеля тёмный рог,

Как вестник поезда, приходит ветерок.

…Ты по утрам спускаешься сюда,

Где даже лёгкий ветер – след труда.

Пусть гладит он тебя по волосам,

Как я б хотел тебя погладить сам.

А мне подобные строчки кажутся безликими. Долматовский очень много писал, но стихи его в лучшем случае фиксировали действительность, а не подчиняли её себе.

Конечно, будь в Долматовском меньше темперамента, он не стал бы писать всяких дурацких вещей вроде романа в стихах «Добровольцы», а остановился на текстах песен, которые у него действительно хорошо получались. Всё-таки наиболее лиричные песни конца 30-х-начала 40-х написаны Долматовским.

Он был безусловно храбрым человеком. И доказал это, воюя на фронтах Великой Отечественной. Еврей, он попал в плен к немцам, был неопознан ими, помещён в лагерь, откуда сумел бежать.

Мать, которую известили, что её сын пропал без вести, продолжала писать ему письма, убеждённая, что он жив, и он, прочитав их, когда оказался в поездной фронтовой многотиражке, ответил:

«Ты уже знаешь, что я воскрес, жив и здоров, а главное, счастлив, что ты никогда не сомневалась в моём бессмертии (жаль, конечно, что не в литературном, а в простом, человеческом, но, может быть, это важнее)… Да, ты была права, когда отказывалась от соболезнований и не пошла на поминальное собрание… Твардовский накопил целую пачку твоих писем и вручил мне, как только мы встретились. Спасибо тебе, спасибо! Даже не знаю, как выразить словами то, что я сейчас чувствую, – вот тебе доказательство, что я плохой писатель».

Вообще-то он не чувствовал себя евреем. Национальность человека его не занимала. Когда началась кампания по борьбе с космополитами, он пожаловался Липкину, что ничего в нём еврейского нет, кроме дурацкого отчества Аронович. На что Липкин сказал, что отчество как раз ничего не доказывает: вон Баратынский. У того отчество – вообще закачаешься: Абрамович. А ведь типичный русский.