Круглый год с литературой. Квартал третий - [4]

Что прикажете в таких случаях делать? Не писать же самому! И вот – начинаешь выяснять, кто проталкивал в печать эту книгу, с кем дружит автор, кто ему покровительствует или кому покровительствует он.

Вот так однажды я вышел на Сергея Александровича Васильева, вальяжного поэта, который считал себя сатириком, потому что помимо обычных стихов и поэм писал пародии. Они удивляли меня тем, что совершенно не были похожи по стилю на тех, кого пародировали. Васильев даже не обыгрывал строчки, как будет потом делать Александр Иванов. Он придумывал для своей пародии какое-нибудь название, выносил в подзаголовок имя и фамилию поэта, в которого метил, и писал всё, что приходило ему в голову. Ну, в самом деле, попробуйте, догадайтесь, кто это:

«Ты хочешь, милый, чаю?» -

Она воркует, чуть раскрыв уста.

«Зачем мне чай, – резонно отвечаю, -

Ты завари лаврового листа!»

Догадались? Вот и я бы не смог. А ведь это пародия на молодого Евтушенко. Васильев написал её в пятидесятые годы, когда Евтушенко обладал очень узнаваемым стилем.

А в литературных и окололитературных кругах Сергей Васильев был известен своей не опубликованный при его жизни поэмой «Без кого на Руси жить хорошо?» Он доказывал, что лучше всего жить на Руси без евреев. Не знаю, может, её из-за подобной животрепещущей постановки проблемы где-нибудь нынче напечатали: всё-таки это вам даже не двести лет вместе, а врозь и навсегда! Но я читал её в рукописи. Впрочем, поэму Васильева не печатали, но читать разрешали. На вечерах в ЦДЛ. Да и с печатаньем всё было не так просто. Она была набрана в «Крокодиле». Но в последний момент Васильев засомневался, решил подстраховаться, послал гранки в ЦК. Был 1949 год. Самое время поношения космополитов. Тем не менее в ЦК уклонились от оценки: «Печатайте на ваше усмотрение». Не одобренную начальством поэму печатать трусливый поэт так и не решился. В Интернете она сейчас есть. Вот – небольшой кусочек:

– Зачем нам проза ясная?

– Зачем стихи понятные?

– Зачем нам пьесы новые,

спектакли злободневные

на тему о труде?

– Подай Луи Селина нам,

подай нам Джойса, Киплинга,

подай сюда Ахматову,

подай Пастернака!

– Поменьше смысла здравого,

а больше от лукавого,

взамен двух тонн свежатины

сто пять пудов тухлятины

и столько же гнильцы.

Один удар по Пырьеву,

другой удар по Сурову,

два раза Недогонову,

щелчок по Кумачу.

Бомбёжка по Софронову,

долбёжка по Ажаеву,

по Грибачёву очередь,

по Бубеннову залп!

По Казьмину, Захарову,

по Сёмушкину Тихону,

пристрелка по Вирте.

Статьи строчат погромные,

проводят сходки тёмные,

зловредные отравные

рецензии пекут.

Жиреют припеваючи,

друг другом не нахвалятся:

– Вот это мы! Молодчики!

Какие гонорарищи

друг другу выдаём!

Спешат во тьме с рогатками,

с дубинками, с закладками,

с трезубцами, с трегубцами,

в науку, в философию,

на радио, и в живопись,

и в технику, и в спорт.

Гуревич за Сутыриным,

Бернштейн за Финкельштеином,

Черняк за Гоффенштефером,

Б. Кедров за Селектором,

М. Гельфанд за Б. Руниным,

за Хольцманом Мунблит.

Такой бедлам устроили,

так нагло распоясались.

вольготно этак зажили,

что зарвались вконец.

Плюясь, кичась, юродствуя,

открыто издеваяся

над Пушкиным самим,

за гвалтом, за бесстыдною,

позорной, вредоносною,

мышиною вознёй

иуды-зубоскальники

в горячке не заметили,

как взял их крепко за ухо

своей рукой могучею

советский наш народ!

Взял за ухо, за шиворот,

за руки загребущие,

за бельма завидущие –

да гневом осветил!

Ясно, что представлял собой Сергей Александрович Васильев, скончавшийся 2 июля 1975 года (родился 30 июля 1911-го)?

Звоню я, значит, Васильеву и предлагаю написать рецензию на какую-то (запамятовал!) уж совсем дрянную книжку (не помню и кто её автор).

– Хорошая? – спрашивает.

Что мне на это ответить? Вру:

– Неплохая.

– И сколько нужно страниц?

– Четыре-пять, – отвечаю. И, боясь спугнуть удачу: – Но можно и меньше.

– Нет, зачем же меньше? Пять страниц – это будет смотреться. Поэт-то он хороший!

– Срок – неделя, – говорю я. – Подходит?

– А это уже от вас, мой милый, зависит, – слышу с изумлением. – Как напишите, так и звоните.

– То есть как «напишите»? Что я должен писать?

– «Рыбу», мой дорогой, «рыбу». А я по ней пройдусь рукою мастера.

«Рыба», для тех, кто не знает этого жаргонного слова, – черновой вариант того, что ты хочешь получить от автора.

С ней, надо сказать, я намучился очень сильно. Легко ли хвалить то, от чего душу воротит? Да ещё размазывать это на пять страниц машинописного текста.

Одолел, в конце концов. Послал Васильеву с курьером. Звоню на следующий день и слышу:

– Вы умеете писать. У вас копия осталась или вам вернуть эту рецензию?

– Но вы же, – говорю, – обещали пройтись по ней рукой мастера!

– А для чего? Я её и так подпишу, – отвечает Васильев. – Она мне нравится.

А в выплатной день он появляется у меня в кабинете, улыбаясь очень дружески:

– И гонорар хороший заплатили! Спасибо!

И жмёт мне руку.

* * *

Николай Максимович Минский, умерший в Париже 2 июля 1937 года (родился 27 января 1855-го), не был большим поэтом.

Его раннее творчество оценивается как предсимволизм. Во всяком случае Мережковский говорил о поэзии Минского как об открывающей пути в будущее, выделяя в ней патологию, пессимизм, иронию, тоску по смерти – то, что будет отличать стихи символистов.