Круглая молния - [5]

— Вот что, — сказал Саня, — преданья свои ты оставь при себе, а мне прямой ответ держать надобно, будешь ты переселяться отсюда, старая, или же нет. Если нет — пиши расписку.

Бабка постояла в недоумении, пошамкала что-то губами и вдруг рухнула перед Саней на колени.

— А Санечка, а миленький, а пожалей же ты мою душеньку…

Саня рассердился.

— При чем тут душа, если я тебе дело предлагаю. На выбор: или же лесу на хату, а то и квартиру в рассрочку. Будешь жить и песни петь. А надоест петь — в кино сходишь. Тебе же лучше, старая.

Бабка поднялась с колен, лицо у нее стало каменным.

— Ну, вот что, товарищ бригадир, я и сама знаю, что мне лучшей, а что хужей. Мне, может, лучшей с тобой брехаться, чем тое кино глядеть. И говорю тебе со всей моей ясностью: никуда я со своей селибы не двинусь. Туточки я родилась, туточки мне и смерть принять. А будешь силком выселять — сучку свою спущу. Уж кто-кто, а она тебя перегавкает.

Саня не стал сопротивляться: пропади ты, старая, пропадом, подсунул скорей бумажку.

— Распишись.

Бабка взяла карандаш, послюнила его и охотно поставила на бумажке крест. После этого она снова запела:

— Приходи, Санечка, приходи, миленький, завсегда тобой радая.

Саня так расстроился, что на обратном пути вместо хаты деда Егорыча влетел в свою собственную:

— Хозяин дома?

Все парнятки сидели за столом и ели блины, а как увидели Саню, так и есть перестали. И только «моя молодуха» не испугалась, а подошла к мужу и молча начала стаскивать с него сапоги.

— Ты что? — вскинулся на нее Саня.

— Набрался уж, успел, — но в голосе ее не было ни боли, ни злости, а просто констатация факта.

— Это кто набрался — я? — закричал Саня. — Да я трезв, как десятилинейное стеклышко. А с вами и пошутить нельзя? Эх, люди!

Он отобрал у «моей молодухи» сапоги, надел их, почистил и еще раз перед зеркалом повертелся — хорош? Потом кивнул Лехе:

— Пошли, что ли?

Леха нарядно проголодался, бегая за Саней, и теперь, увидев, как уплетают близнята блины, ощутил тихую сосущую боль в животе, но Саня торопил:

— Давай, давай, а то и к полудню не успеем.

Леха послушался и, подкинув за плечами Натку, покорно побрел за Саней. Он уже забыл, что вышел отца искать и что в лес с утра собирался, сейчас его жгла одна только мысль: согласится ли переселяться на Центральную дед Егорыч? А если не согласится? Саня Маленький тоже был мрачный: директива о переселении трещала, расползалась по швам. А этого он никак не мог допустить, поэтому и шел к деду Егорычу решительный и непреклонный. Дед в сенцах точил топор.

— Не подходи — зарублю! — пошутил он и пригласил бригадира в хату. В хате было чисто подметено и вкусно пахло жареной картошкой. А на окошках стояли цветы.

— Чем могу служить руководству? — церемонно спросил дед Егорыч и три раза тряхнул своей жиденькой бороденкой.

Саня категорически объяснил.

— Давай баш на баш, — внезапно предложил дед Егорыч, — хочешь, сегодня ж первый пример кину? А хату свою — по бревнышкам, к чертовой матушке! Но за это… — дед Егорыч помедлил, собираясь с силами, — помоги мне жениться, а?

Саня Маленький захохотал:

— Разве ж в этаком деле нужен помощник? Ты еще, Егорыч, и сам в силах!

Дед Егорыч опустился на лавку. Рядом лежал топор.

— Да что ж, если она и слушать меня не хочет.

— Кто? — заинтересовался Саня.

Бороденка у деда вздернулась кверху.

— Сказать?

— Скажи.

— А ежели секрет?

— Тогда не говори.

— А сказать ведь хочется!

Саня скрипнул бригадирским ремнем.

— Ты, Егорыч, хоть и мудрец, — сказал он, — а надсмехаться над собой я не позволю. Да и сенокос не за горами. Захочу, и сенца тебе не дам.

— Как так?

— А вот так. Ты ведь отрезанный ломоть.

— Я на пенсии, — возразил Егорыч, — и государство…

Но Саня не дал ему договорить, вынул бумажку, сунул деду под нос:

— Распишись.

— Погодь, погодь, — сказал дед Егорыч и прошел в угол, где накрытый белой тюлевой занавеской стоял сундук. Покопался в нем, достал красную тряпочку.

— А это ты видел? — спросил он и показал бригадиру бумажку.

Саня Маленький прочитал: «Благодарность красноармейцу 5-го батальона Чичкину Якову Егоровичу за взятие Перекопа».

— Ну, нашел что показывать, — вздохнул Саня и отвернулся. — Ты б еще Георгиевский крест предъявил в качестве прямого доказательства.

— Ладно, — согласился Егорыч и еще покопался в тряпочке.

— Читай далее! — приказал он.

Это была Почетная грамота от правления колхоза «Красный застрельщик». Внизу стояла дата — 1 мая 1943 год.

— Это все старые заслуги, — вздохнул Саня, — а какую пользу ты приносишь колхозу, скажем, в данное время?

Дед Егорыч подумал.

— Могу скотину по ночам сторожить, — предложил он.

— Скотина и без тебя цела будет. — И усмехнулся. — Тоже мне сторож. Давай уж лучше женись.

Дед оживился:

— А в сваты за меня пойдешь?

— Скажешь к кому — пойду. Чего не сходить? В сваты, брат, можно сходить, это не на войну.

— Ну, не тебе войну вспоминать, — сказал дед Егорыч. — Ты-то ее и не нюхал.

— Как же не нюхал? — возразил Саня. — А в оккупации кто маялся?

— Верно. Я ведь и забыл, как ты немцам на гармошке играл.

Этого можно было и не вспоминать деду Егорычу, ведь Сане, с тех пор как он стал бригадиром, никто про это не напоминал, и он сам уже забыл в трудах да заботах, и только изредка нет-нет да и шевельнется в памяти. Ух, нехорошо! Перед людьми совестно.