Круги ужаса - [23]

— Гроза, — пробормотал я, — превратила людей в пугливых животных. Вековые страхи.

В древние времена первобытные люди прятались под сенью леса или в пещерах при первых вспышках фиолетовых зарниц, а страх преодолевали совместным пением молитв.

Я повторил эту фразу для успокоения собственной персоны и пообещал себе запомнить ее.

Вся моя жизнь была усыпана подобными сентенциями, похожими на ненужные вехи-указатели поворотов бессмысленного путешествия.

— Посмотрим, — сказал я себе, возвращаясь домой, — что изменилось?

Никаких изменений. Но мои глаза по-иному воспринимали каждую вещь.

Обе груши дрожали всеми своими листьями, как два пугливых маразматика.

— И они, — усмехнулся я. — Сруби я их топором, думаю, они бы убежали в соседний дом и захлопнули дверь перед моим носом.

Тучи потяжелели, обвисли, словно на корточках присев на коньки крыш; одна из них невероятно походила на череп с двумя глазами из расплавленной латуни.

В столовой царило спокойствие, но на каждой вещи, словно плесень, лежала пленка маслянистого света.

Чандернагор превратился в комок взъерошенных перьев, сотрясаемых боязливой дрожью, из комка выглядывала красная пуговка глаза.

Немецкие часы отсчитывали секунды — они преподавали всем вещам, подверженным временному безумию, урок механической честности, и я был им благодарен за это.

— Нагор! Нагор! — позвал я.

Глаз закрылся, страх сотрясал тельце пленной птицы.

— В древние времена первобытные люди… — начал я, словно извиняясь за испуг птицы и ища ее согласия.

— И все же, — произнес я, — кое-что изменилось.

Над стеной неподвижно висел туманный череп, тучи застыли, словно остановленные вечностью.

Один из высоких желтых хрусталей в буфете беспричинно зазвенел, взорвав фантастическое безмолвие.

Безмолвие!

Внезапно остановились немецкие часы; тиканье словно обрезало ножом.

Будто перестало биться большое братское сердце, работавшее в унисон с моим сердцем.

Пульс среды, их тиканье, угас. Похоже, чуждое присутствие стало явью, до меня дотронулся невидимый труп.

Я поднял опечаленный взгляд к жизнерадостному лику часов и с ужасом отвернулся.

Циферблат обернулся призрачной маской, чей остекленевший взгляд с жадным недоверием разглядывал нечто недоступное мне.

Но безмолвие и неподвижность прекратились, послышались вопли, ожившие прожорливые тени приплясывали, обретя вещественность.

— Ты хотел узнать тайну розово-зеленого домика.

Мы здесь, безжизненные и безмерно жестокие вещи с темными душами. Ты и твои братья отвергли нашу одушевленность! Вы забыли о злобной радости, с какой тяжелая мебель исподтишка бьет вас в темноте; вы обвиняете себя в неловкости, когда острые стекла режут вам губы, гвозди исподтишка протыкают вашу плоть, а шторы выплескивают вам в лицо отравленную пыль.

Мы — восхищенные зрители. И ждем подходящего мгновения, чтобы отправить на последнюю, кровавую пытку человека, решившего рассеять мрак нашего дома? Нам известно, что его ждет!

Неподвижное множество трепетало от безмолвного нетерпения.

Чувствовалось — разгадка тайна близка, ее покровы уже спадали.

Долгие недели я искал тайну в подвалах и на чердаках, погруженных в полночную тьму, израненную кровавыми всполохами свечей и потайных фонарей. Разгадка ускользала — я в бессилии и немой ярости натыкался на оккультный, непреодолимый барьер.

Тайну открыла насыщенная электричествам гроза, прорвав гигантский мочевой пузырь, раздувшийся от нечеловеческой ярости. Я ухватился за соломинку здравого смысла, пока его не захлестнул океан ужаса.

— Значит, это — естественная причина… науч… научная.

Не знаю, произнес ли эти слова вслух; не думаю. Плотный воздух вряд ли проводил бессильные волны звука, ибо дверь… ибо дверь стала медленно и бесшумно отворяться на смазанных маслом петлях.

В этом доме, где я был один — один — и в минуту, когда ничто не двигалось, в тишине, где стих даже шелест дыхания… дверь открывалась сама, сама, сама!

Господи! Я не мог опустить глаза; я был обречен смотреть, как в комнату входит тайна, ставший видимым ужас, о котором мне кричал жалкий призрак Дюрера на излете сна.

Открылась часть коридора, и на внешней ручке двери показалась…

Невероятно огромная рука, пылающая внутренним пламенем, словно перегретый чугун, когтистая до безобразия, а за ней…

Боже! Мой кошмар!

Вихрь молочно-белого пламени, рушащиеся горы, падение в бездну из бездн вдоль отвесных стен с вопящими, вопящими и вопящими ртами…

Молния ударила в розово-зеленый домик и превратила его в пыль.

Меня нашли под слоем тончайшего пепла.

Такова история слепца, с которым я сталкивался несколько дней подряд в старом и мокром парке ученого города Гейдельберга.

Его сопровождала молодая женщина с задумчивым взглядом, словно смотревшим внутрь себя. Она ухаживала за инвалидом с нежностью и состраданием.

Таверна призраков

Тайна палеолита…

Фрейман повествовал о гигантских рептилиях четвертичной эры, излагая одну из ученых и неудобоваримых теорий. Его слушали с нарочитым вниманием, хотя мысли сотрапезников витали в иных сферах.

Он с друзьями заканчивал обед; день был постный, и хозяин подал только яйца, поджарку из пескарей и овощи на прогорклом сливочном масле. Эль оказался кислым, а вино, несмотря на дороговизну, отвратительным.