Круги на воде - [4]

— Слушай, Эдвард, о чем ты говоришь? Почему твой дядя Арнольд не должен обрадоваться этому? Если все из-за какой-то семейной ссоры, мне лучше об этом знать, а то я обязательно сунусь куда не надо.

— Да, это уж обязательно! Да нет, не ссора, а просто неловкая ситуация. Но раз ты попадешь в семью Рэндом, тебе лучше рассказать. — Он качнул обоими чемоданами и вздернул подбородок. — Итак, начнем с краткого экскурса в историю семьи Рэндом. В последнем поколении три Рэндома: мой дядя Джеймс, мой отец Джонатан и мой дядя Арнольд. Джеймс потерял жену и сына и во второй раз не женился. Джонатан, когда перепробовал массу других занятий и все неудачно, дважды женился, после чего умер, оставив сына — меня, жену — Эммелину и великое множество долгов, заплатить которые дядя Джеймс счел своей обязанностью. У него было очень развито чувство долга. Он выделил Эммелине южный коттедж и вырастил меня, не докучая излишним вниманием.

— Да? — Голос Сьюзен прозвучал вопросительно.

Эдвард засмеялся:

— Дорогая, там не было «да», одно громадное «нет». Все закончилось грандиозным скандалом, и я удалился.

Сьюзен сразу вспомнила тот скандал. Из-за Вероны. Эдвард был ужасно в нее влюблен, но Джеймс Рэндом стал в позу: хочешь жениться — пожалуйста, но изволь оплачивать свои счета сам, выплата карманных денег прекращается в день свадьбы. Молва приписывала Джеймсу Рэндому еще более драматичные детали, в частности высказывание, что он скорее согласится видеть Эдварда в гробу. Однако Сьюзен знала Джеймса Рэндома как человека достойного, который привык сдержанно выражать свои мысли, и даже тогда, в свои семнадцать, не могла в это поверить. Вспомнив, как все было, Сьюзен решила, что ей будет лучше выразить свою заинтересованность только взглядом. Всегда лучше промолчать, чем брякнуть что-нибудь не то, но обычно она вспоминала это золотое правило тогда, когда было уже слишком поздно.

Эдвард вновь качнул чемоданами и продолжил все так же небрежно и отрывисто:

— А теперь пропустим четыре с половиной года. Меня считали мертвым почти три из них — это всех устраивало, что было вполне обоснованно. Дядя Джеймс, естественно, составил новое завещание. Даже если официально меня не лишали наследства, не оставлять же его трупу. Итак, Эдвард мертв, Джеймс мертв, и дорогой дядя Арнольд получает все. Вот так и обстоят дела. Разве Эммелина не писала тебе об этом?

Сьюзен покачала головой:

— Не думаю. В углу последней страницы были какие-то каракули, которые я не смогла разобрать, но я подумала, там опять что-нибудь про того котенка, который неожиданно стал красавцем, и Эммелина переименовала его из Черныша в Люцифера. Послушай, ты хочешь сказать, что дядя Арнольд не собирается ничего менять? Теперь, когда оказалось, что ты жив?

— Не собирается.

— Но разве его нельзя заставить? Мистер Рэндом никогда бы не исключил тебя из завещания, если бы не считал, что ты умер.

— А как можно доказать, что сделал бы, а чего не сделал бы человек, который уже мертв? Мы крупно поссорились — и он изменил завещание. Таковы факты, а правосудие испытывает глупое пристрастие к фактам.

— А когда он изменил завещание? Когда ты уехал или когда он поверил в твою смерть?

Мгновение Эдвард сердито смотрел на Сьюзен. Затем рассмеялся:

— Не принимай это близко к сердцу, детка. Я не собираюсь выносить сор из избы. Может, и грязно, но пусть лучше все остается дома.

Она опешила — так он мог разговаривать со школьницей пять лет назад. Надо, надо было держать язык за зубами! Но она не выдержала и вот — получила по заслугам. То, что он осадил ее, было не обидно, а вполне естественно. Она покраснела, но рассмеялась и сказала немного виновато:

— Извини, просто вырвалось.

И сразу теплое, родственное чувство возникло между ними. Он вспомнил, что в Сьюзен всегда было что-то располагающее. Возможно, со временем это и надоедает. Может быть. Кто знает. Неожиданно для себя он сказал:

— Вот ты действительно не изменилась.

— Ты тоже. Я уже говорила тебе об этом.

Он снова помрачнел:

— Многие сказали бы, что я очень сильно изменился.

Сьюзен покачала головой:

— Я не верю, что люди на самом деле меняются. Просто всплывает какая-то черта характера, и ты замечаешь ее чаще, чем раньше, но это не совсем то. Яблоко не может стать грушей, а малина — сливой. У каждого человека тоже своя сущность, и, мне кажется, она сохраняется.

— Кислый виноград и гнилая мушмула! — сказал Эдвард. — Может быть, ты и права. Имей в виду: я тоже вроде этой мушмулы. Если мы явимся рука об руку, это испортит даже твою безупречную репутацию. Понимаешь, я не могу отчитаться за эти четыре с половиной года, и, как намекну ла Эммелина, обо мне рассказывают массу занятных историй. Боюсь, это ее огорчает, но ничем не могу ей помочь.

— Ты мог рассказать, где ты был.

— Боюсь, это было бы опрометчиво. — Опять горечь в голосе.

У Сьюзен заныло сердце: как обида ломает человека. Но Эдвард продолжал:

— Самая популярная версия — я под чужим именем сидел в тюрьме. Но есть и другие, тоже неплохие. Что я убил кого-то на дуэли и бежал из страны, или меня выгнали из клуба за шулерство.

— Прекрати, — сказала Сьюзен. Пожалуй, слишком пылко и сердито.