Круг иных - [32]

Мне нечем отплатить этим беднякам за все, что они для меня сделали. Протягиваю хозяину иностранные деньги, отдавая себе отчет в том, что первая же попытка их разменять привлечет внимание. Здесь такие вещи понимают не хуже меня. Качают головами, и я убираю купюры. Может, и не требуется никакой благодарности. Мне преподнесли в дар самое лучшее, что может дать человек человеку: протянули руку помощи в беде. Теперь мое дело – передать его дальше, когда придет мой черед.

Глава 9

Я бреду по узкой запорошенной снегом дороге, словно исчерченной глинистыми с примесью рыжеватого каменного крошева следами от колес автомобилей. По обочинам стоят голые деревья с длинными тонкими стволами: кроны начинаются где-то высоко, у самой верхушки; ветки растут пучками и торчат в разные стороны, отчего растения сильно смахивают на метлы. Этим прямым и корявым стволам несть числа, они цепочкой убегают вдаль, насколько хватает глаз, расстилаясь до самого горизонта парадно-бездушным строем. А за этим барьером, точно в высоких стрельчатых окнах меж стволами, мелькают заснеженные крыши домов и красноватые стены какого-то городка. Прямоугольная церковная башня увенчана покатым куполом, отливающим в лучах утреннего солнца черненым серебром, – он настолько гладок, что снег на нем не задерживается. По обе стороны дороги – надежно укутанные снеговой шубой сады. В мою сторону идет человек с ружьем через плечо, рядом трусит пес.

Дорога ведет в тот самый город, про который говорил Бруно. Усаженная деревьями аллея упирается в церковь с вычурной башней. Стою смотрю. Меж тем человек с ружьем приближается. Киваю ему, он проходит мимо, едва удостоив меня взглядом; пес не отстает от хозяина ни на шаг. Бруно рассказывал, что в соседнем городишке случился взрыв, и народ напуган. Как видно, охотник выказывает ко мне полнейшее безразличие как раз потому, что я одет как все: Люц снабдил меня длинным дедовским пальто и шапкой-ушанкой. Так что я для охотника – зябко кутающийся в ветошь обычный прохожий, такой же, как и все.

А остановился я вот почему: мною овладело странное чувство, будто и эту обсаженную деревьями аллею, и церковь, и человека с собакой я уже где-то видел. Я уговариваю себя, что все объясняется очень просто: у человека в голове что-то переклинивает, и ему кажется, что происходящее случалось когда-то в прошлом – мозг прокручивает информацию по старым маршрутам, преподнося ее как нечто свершившееся, и она доходит до рассудка с ярлычком «пережитое». Я сбит с толку, дезориентирован, и эти причуды – один из побочных симптомов. Жуть.

Я снова пускаюсь в путь, намереваясь войти в город. По дороге идут люди. Странно, но окружающее пространство не изобилует звуками: не слышно звона церковных колоколов, разговоров, смеха, урчания моторов. Местные напуганы. Пока мы с Бруно шли по проселочной дороге, о многом успели поговорить. Я спросил, кого здесь больше боятся: террористов или полиции. И паренек ответил, что и тех, и других. Люди заперлись на засовы, носа за дверь не кажут. Да, снег, холодно, но дело не в этом. Послушать – так чего только не случается на улицах, страшно из дома лишний раз выйти. Неизвестно, во что влипнешь: даже стать случайным свидетелем в здешних краях – опасное дело. Те, кто сейчас решает свои дела, предпочитают не оставлять живых очевидцев.

Выяснилось, что Бруно обучен английской грамоте. По крайней мере он узнал имя на моем томике: Вицино. Паренек умеет складывать буквы в слоги и составлять из них слова, водя по строчке пальцем. Когда он увидел у меня книгу, то сказал, что у его учителя точно такая же. Учитель для него – образец для подражания: храбрый, умный, в очках. Именно этот человек, Экхард, выучил сорванца иностранному языку.

В дорогу мы пустились рано утром, идти было трудно, ноги утопали в снегу – зато я узнал о пареньке много неожиданного. Он то и дело направлял на меня свой серьезный, любознательный взгляд. Бруно не пытался узнать что-то конкретное или полезное, просто его юный ум жаждал информации. Этот парнишка – словно заключенный в тюремной камере с крохотным оконцем, который сидит целыми днями, прильнув к своему окну, и жадно впитывает увиденное, чтобы составить общую картину жизни снаружи.

Мальчишка понимает, что я – иностранец, приехал из какой-то другой страны, и ему интересно, откуда именно. Услышав от меня слово «Англия», он встрепенулся, словно меня занесло не с берегов Туманного Альбиона, а уж как минимум из самого Эльдорадо. От удивления мальчишка вытаращил глаза.

– Ну и как там у вас, в Англии? Говорят, красиво и все люди свободны и счастливы.

Что на это ответишь? Двое из трех? Я, конечно, соглашаюсь, что в моей стране хорошо, но и у тамошней жизни свои плюсы и минусы, как везде. Паренек не верит. Если бы только он мог уехать в Англию, то был бы счастлив до конца своих дней.

– И чем бы ты там занимался, Бруно?

– О-о, гулял бы в парке, пил чай и смотрел телевизор.

Что ж, неплохие планы на жизнь. Я знавал и похуже.

Аллея переходит в узкую улочку, которая выводит на небольшую площадь. Передо мной – церковь. Какая же она, оказывается, большая! Рядом размещается постоялый двор, похоже, закрытый, и длинная аркада под черепичной крышей – надо думать, здешний рынок. В дальнем конце площади – прямоугольное каменное здание (вероятнее всего, школа, про которую говорил Бруно). Все именно так, как и описывал паренек. Каменные ступени с деревянными перилами поднимаются к сводчатому крыльцу.