Круг иных - [31]

Ладони горят, пора заканчивать с этим делом. Да только смотрю на Люца – тот знай себе топором машет, постепенно двигаясь в мою сторону – туда, где начинается крона. Подходит ко мне и ловкими точными ударами обрубает несколько веток – те только в сторону отскакивают. Возвращается к сложенным друг на друга чурбакам, снимает один, ставит на землю и – хрясь! хрясь! – раскалывает его на четыре поленца, как раз в печку. Подкатывает к себе следующую заготовку и делает знак, чтобы я попробовал расколоть. Я хотел показать свои мозоли, но передумал.

Вторым ударом рассекаю обрубок надвое. Не ожидал такого успеха: надо же, какой я сноровистый! Люц не замечает. Теперь я на подъеме – знай маши топором. С седьмого-восьмого удара приноровился, теперь чувствую, как надо замахнуться, чтобы дерево раскололось, – что ж, сладок вкус успеха. Теперь меня за уши не оттащишь, так влился в работу. Привыкаю помаленьку. Мышцы, руки, запястья – все вроде само знает, каким маршрутом двигаться, чтобы нанести сокрушительный удар. Вижу, Люц мельком на меня поглядывает, молчит. Да что там, куча наколотых поленьев говорит сама за себя.

Наконец с работой покончено. Гляжу на ладони – мать честная! До крови стер. Это не укрылось от глаз хозяина: нахмурившись, он принимается растирать снегом полопавшиеся пузыри. Потом извлекает из-за пазухи металлическую фляжку со шнапсом, и мы по очереди прикладываемся. Достает два спутанных мотка бечевки – оказывается, это сетки; собираем в них порубленные поленца.

Взваливаю на плечи полную связку, как показал Люц, и иду за ним следом, подавшись вперед так, чтобы опора была на костяшку большого пальца, а вес приходился на копчик. Два несущих шнура перекинуты через плечи, и у пояса я придерживаю их руками. Тащимся с поклажей тем же путем, что и пришли: через речку, по заснеженным полям. Впереди меня тянется длинная тень – солнце вот-вот зайдет. Короткий зимний день за работой промчался незаметно.

Вдруг меня осенило, что Люц так проводит каждый божий день – ведь не пашет же он и не сеет, погодка не та. Значит, за сутки они тратят на обогрев все, что нарубит хозяин. Вот тебе и рыба, которая целыми днями копошится в пруду в поисках корма: плавает, чтобы есть, ест, чтобы плавать. Только теперь мне это не кажется дурью: теперь я в их косяке.

В котле булькает горячая похлебка, которую Ханна приготовила к нашему возвращению, Я голоден как волк: в жизни так не хотел есть. А запах-то, запах! Прелесть, что за ароматы, аж голова закружилась. Ешь это чудо ложка за ложкой, разомлев от вкусноты – даже боль в разодранных ладонях не в счет. Наконец живот набил так, что больше ни ложечки не поместится, сижу и блаженно улыбаюсь.

Люц говорит жене про мои мозоли. Та подходит и, развернув мою ладонь, прищелкивает языком. Тут же приносит баночку с каким-то снадобьем. Мазь холодит, успокаивает. Хозяйка занимается волдырями, а я смотрю на ее простое суровое лицо и неожиданно для себя исполняюсь благодарностью. Я попал к замечательным людям! Ханна, заботливая хозяйка, накормила досыта и облегчила мои муки. А Люц! Как он ловко обращается с топором! Приятно слушать пение старика и гуканье малыша в люльке. Спасибо печке, которая меня согревает, и крыше за то, что не дает протечь влаге. У меня замечательная скамья, на которую так и хочется прилечь, забраться в уютное гнездышко под пледом и погрузиться в теплые, как мамины руки, объятия сна.

Нагрянули полицейские. Об этом сообщил рев полноприводного автомобиля, гулко раскатившийся по равнине. Хозяина нет, но Ханна сохраняет полное присутствие духа. Поднимает крышку люка, я спускаюсь в темноту и, присев, затаиваюсь за кучей картофеля. Тьма – хоть глаз выколи. Над головой слышу тяжелые шаги полицейских, голоса, смех – видимо, хозяйка потчует визитеров шнапсом. Вот они гукают с ребенком. Представляю личико Манфреда, который с невинной улыбкой встречает всех взрослых, приходящих в этот дом.

Но вот чужаки уходят, во дворе взревел двигатель: машина отъехала. Открывается люк, я вылезаю. Ханна не пробует объяснять мне, что происходило в мое отсутствие, да этого и не требуется: полицейские повсюду ищут чужаков. Хозяйка меня не выдала, и они отправились восвояси. Будничный пример мужества и бескорыстной доброты.

В тот день Люц вернулся вместе с Бруно. Они уже знают, что в дом наведывалась полиция. Посредством Бруно я сообщаю хозяину о своем решении уйти рано утром. Мужчины кивают и соглашаются. Паренек остается в доме на ночь: утром он проводит меня к дороге, по которой я дойду до города. Эти простые сельчане сразу просекли, что раз я горожанин, то в городе буду чувствовать себя как рыба в воде.

Вечером Ханна рассказывает, как прошла встреча с полицейскими, и все приходят в веселое возбуждение. Бруно с улыбкой поясняет:

– Полицейский говорил: чужак резать горло, истреблять младенца, красть корову.

Я веселюсь со всеми, но сквозь смех закрадывается мыслишка: интересно, как бы поступил Люц, если бы полиция нагрянула в дом до того, как он меня подобрал? Запросто могу себе представить, как он, запуганный нелепыми россказнями, натыкается на меня, потенциального чужака-террориста, берет в руки топор и вышибает мне мозги – чтобы не перерезал жене глотку и не «истребил» младенца. Тогда он, конечно, не стал бы вынимать меня из воды, на руках тащить домой и укладывать на лавку у печи.