Круг. Альманах артели писателей, книга 5 - [2]

«Не слышу! — Это тот, что за березой?

Но я ж не кошка, чтоб впотьмах…» Толчок,

Другой и третий, — и конец обоза

Влетает в лес, как к рыбаку в сачок.

«Особенно же я вам благодарна

За этот такт; за то, что ни с одним…»

Ухаб, другой — «Ну, как?» — А мы на парных!

«А мы кульков своих не отдадим!»

* * *

На вышке дуло, и, меняя скорость,

То замирали, то неслись часы.

Из сада к окнам стаскивали хворост

Четыре световые полосы.

Внизу смеялись. Лежа на диване,

Он под пол вниз перебирался весь,

Где праздник обгоняло одеванье.

Был третий день их пребыванья здесь.

Дверь врезалась в сугроб на поларшина

Год и на воле явно иссякал.

Рядок обледенелых порошинок

Упал куском с дверного косяка,

И обступила тьма. А ну как срежусь?

Мелькнула мысль, но, зажимая рот,

Ее сняла и опровергла свежесть

К самим перилам кравшихся широт.

В ту ночь еще ребенок годовалый

За полною неопытностью чувств,

Он содрогался. «В случае провала,

Какой я новой шуткой отшучусь?»

Закрыв глаза, он ночь как сок арбуза

Впивал, и снег, вливаясь в душу, рдел.

Роптала тьма, что год и ей в обузу.

Все порывалось за его предел.

Спустившись вниз, он разом стал в затылок

Пыланью ламп, опилок, подолов,

Лимонов, яблок, колпаков с бутылок

И снежной пыли, ползшей из углов.

Все были в сборе и гудящей бортью

Бил в переборки радости прилив

Смеялись, торт чорт знает чем испортив,

И фыркали, салат пересолив.

Рассказывать ли, как столпились, сели,

Сидят, встают, — шумят, смеются, пьют.

За Рубенсовской росписью веселья

Мы влюбимся, и тут-то нам капут.

Мы влюбимся, тогда конец работе,

И дни пойдут по гулкой мостовой

Скакать через колесные ободья

И колотиться об земь головой.

Висит и так на волоске поэма.

Да и забыться я не вижу средств:

Мы без суда осуждены и немы,

А обнесенный будет вечно трезв.

* * *

За что же пьют? За четырех хозяек,

За их глаза, за встречи в мясоед,

За то, чтобы поэтом стал прозаик

И полубогом сделался поэт.

В разгаре ужин. Вдруг, без перехода:

«Нет! Тише! Рано! Встаньте! Ваши врут!

Без двух!.. Без возражений!.. С Новым Годом!!»

И гранных дюжин громовой салют.

«О, мальчик мой, и ты, как все, забудешь,

И, возмужавши, назовешь мечтой

Те дни, когда еще ты верил в чудищ?

О, помни их, без них любовь ничто!

О, если б мне на память их оставить!

Без них мы прах, без них равны нулю.

Но я люблю, как ты, и я сама ведь

Их нынешнею ночью утоплю.

Я дуновеньем наготы свалю их.

Всей женской подноготной растворю.

И тени детства схлынут в поцелуях.

Мы разойдемся по календарю.

Шепчу? — Нет, нет. — С ликером, и покрепче.

Шепчу не я, — вишневки чернота.

Карениной, — так той дорожный сцепщик

В бреду за чепчик что-то бормотал».

* * *

Идут часы. Поставлены шарады.

Сдвигают стулья. Как прибой, клубит

Не то оркестра шум, не то оршада,

Висячей лампой к скатерти прибит.

И год не нов. Другой новей обещан.

Весь вечер кто-то чистит апельсин.

Весь вечер вьюга, не щадя затрещин,

Врывается сквозь трещины тесин.

Но юбки вьются, и поток ступеней,

Сорвавшись вниз, отпрядывает вверх.

Ядро кадрили в полном исступленьи

Разбрызгивает весь свой фейерверк,

И все стихает. Точно топот, рухнув

За кухнею, попал в провал, в Мальстрем,

В века… — Рассвет. Ни звука. Лампа тухнет

И елка иглы осыпает в крем.

* * *

Когда рубашка врезалась подпругой

В углы локтей и без участья рук,

Она зарыла на плече у друга

Лица и плеч сведенных перепуг,

То не был стыд, ни страсть, ни страх устоев,

Но жажда тотчас и любой ценой

Побыть с своею зябкой красотою,

Как в зеркале, хотя бы миг одной.

Когда ж потом трепещущую самку

Раздел горячий ветер двух кистей,

И сердца два качнулись ямка в ямку,

И в перекрестный стук грудных костей

Вмешалось два осатанелых вала

И, задыхаясь, собственная грудь

Ей голову едва не оторвала

В стремленьи шеи любящим свернуть,

И страсть устала гривою бросаться,

И обожанья бурное русло

Измученную всадницу матраца

Уже по стрежню выпрямив несло,

По-прежнему ее, как и вначале,

Уже почти остывшую как труп,

Движенья губ каких-то восхищали

К стыду прегорько прикушенных губ.

* * *

До лыж ли тут! Что сделалось с погодой?

Несутся тучи мимо деревень,

И штук пятнадцать солнечных заходов

Отметили в окно за этот день.

С утра на завтра с кровли, с можжевелин

Льет в три ручья. Бурда бурдой! С утра

Промозглый день теплом и ветром хмелен

Точь в точь как сами лыжники вчера.

По талой каше шлепают калошки.

У поля все смешалось в голове.

И облака, как крашеные ложки

Крутясь, плывут в вареной синеве.

На третий день, при всех, Спекторский бойко,

Взглянув на Ольгу, говорит, что спектр

Разложен новогоднею попойкой

И оттого-то пляшет барометр.

И так как шутка не совсем понятна

И вкруг нее стихает болтовня,

То, путаясь, он лезет на попятный

И, покраснев, смолкает на два дня.

* * *

Метель тех дней! Ночных запойных туч,

Встав поутру, ничем не опохмелишь.

И жалко сна, а состраданье — ключ

К разгадке самых величавых зрелищ,

Леса с полями строятся в каре

И дышит даль нехолостою грудью,

Как дышат дула полевых орудий,

И сумерки, как маски батарей.

Как горизонт чудовищно вынослив!

Стоит средь поля, всюду видный всем.

Стоим и мы, да валимся, а после

Спасаемся под груду хризантем.

Нет, я рехнусь! Он знает все, скотина.

Так эти монологи лишний труд?

Молчать, кричать? Дышать зимы картиной?

Так уши, отморозив, снегом трут.