Кровожадные сказки - [44]

Пьер Гулд застенчив. Влюбившись в женщину, он в ее присутствии демонстрирует полнейшее безразличие и даже не заикается о своих чувствах, от чего ужасно страдает, но признаться не может. Так проходит много месяцев, а иногда и лет, пока страсть Пьера не угаснет или он не влюбится в другую, помоложе или покрасивее. Встретившись с объектом прежних вожделений, он ходит гоголем, ведет себя крайне вызывающе, всячески подчеркивая одержанную победу. Бедняжка, ни сном ни духом не ведавшая о «вдохновленных» ею терзаниях, спрашивает, чем заслужила такое отношение.

Своим жизненным девизом Пьер Гулд выбрал две строки из стихотворения поэта Норжа:[19]

Верить только в легенды

И забыть о жизни!

Редкая птица Перевод Н. Хотинской

Расписные яйца Жака Армана прославили его во всем мире. Начав свою карьеру живописца на холстах и прочих плоских поверхностях, в тридцать лет он раз и навсегда избрал для своей живописи яйца. «Из всех творений природы, — говорил он, — самое совершенное, самое чистое и самое прекрасное — яйцо. И шару, и кубу, и пирамиде до него далеко». Первые же его произведения имели большой успех; всего за несколько лет он стал одним из самых известных современных художников, и ценители говорили «яйца Жака Армана», как сказали бы «полосатые колонны Бюрена», «синий цвет Ива Кляйна» или «компрессии Сезара».[20]

Все его произведения были описаны в каталогах по единой форме: сначала шло название, затем вид живописи, происхождение яйца и, наконец, его размеры (в миллиметрах) и вес до опорожнения (в граммах). Самыми знаменитыми были «Замбезийский пейзаж», живопись маслом на яйце страуса, 193x143 мм, 1650 г; «Печальная женщина за туалетом», живопись яичным желтком на курином яйце, 53x43 мм, 60 г; «Маленький рой черных мух», рисунок углем на яйце жаворонка, 25x17 мм, 4 г и «Посвящение М. К. Эшеру»,[21] рисунок цветными карандашами на яйце лебедя, 115x76 мм, 350 г. Цены на них достигали астрономических цифр, и коллекционеры выкладывали миллионы за обладание самыми дорогими.

Я познакомился с Жаком Арманом на его выставке, устроенной Национальным музеем современного искусства в 1987 году. Художнику было восемьдесят лет, и жить ему оставалось совсем недолго; я, однако, запомнил его жизнерадостным насмешником, а уж в красноречии ему так же не было равных, как и в живописи. Я в ту пору работал в одном искусствоведческом журнале. Главный редактор решил посвятить Жаку Арману целых две полосы. Мэтр согласился встретиться со мной, но принимать меня у себя дома не захотел и предложил прогуляться по выставке вечером, после закрытия музея. Мне идея понравилась, и в назначенный день я отправился на встречу вместе с редакционным фотографом.

На выставке, занимавшей восемь залов, экспонировались триста пятьдесят произведений. Там можно было увидеть первое расписное яйцо Жака Армана, самые знаменитые его серии, а на почетных местах красовались уникальные экспонаты — некоторые из них художник представил публике впервые, например десять икринок рыбы-луны, расписанных иглой под микроскопом, диаметром не больше полутора миллиметров, которые были выставлены под увеличительным стеклом. В каталоге значилось, что в собрании представлены восемьдесят видов птиц и десять видов рыб и что Жак Арман использовал более тридцати пяти различных техник живописи, в том числе собственного изобретения.

Фотограф, сделав свою работу, откланялся, и мы с Жаком Арманом остались одни в музее, — впрочем, не совсем одни: ночной сторож, флегматичный толстяк, мерил залы шаркающими шагами. Жак Арман, в толстом шерстяном жилете, похожий со своей скрывающей губы белой бородой на друида, переходил от яйца к яйцу и говорил, не переставая, да так складно, что мне даже не пришлось задавать ему заранее заготовленные вопросы: он все их предугадывал и порой формулировал сам, как бы усомнившись в своем творении. С озабоченным видом он интересовался моим мнением и молча обдумывал мой ответ, устремив взгляд в потолок.

Он рассказывал о своих экспедициях на острова Тихого океана в поисках редких яиц, о диковинных экземплярах, которые ему присылали со всех концов света, о чудачествах иных коллекционеров, заказывавших свой портрет на яйце колибри («Я сломал на них глаза») или библейские фрески на страусиных яйцах; а порой пускался в философские рассуждения, неизменно сводя смысл жизни к яйцу, как будто именно в яйцах содержалось решение всех вопросов, которыми задавалось человечество со времен Парменида. «Бог, — торжественно заявил он, подняв указательный палец, — это облако светящейся благодати, имеющее форму яйца. В нем заключена Вселенная».

Рассказал он мне и несколько легенд. В Сибири, например, крестьяне верят, что колдуны — это особые существа, вылупляющиеся из больших железных яиц, которые высиживают сказочные птицы. Во Франции считается, что яйцо, снесенное в Страстную пятницу и съеденное натощак в день Пасхи, предохранит от всех болезней до конца жизни. Напоследок я удостоился длинной лекции о яйцах Фаберже, которые, по словам художника, хоть он и восхищался их великолепием, ничего общего с его собственным творчеством не имели. Как ни старался он выказать беспристрастность в оценках, было очевидно, что слава русского ювелира ему неприятна.