Кровоточащий город - [36]

— Я… ммм…

Я увидел, как охранник вытолкал из зала трех трейдеров; обе стриптизерши проводили их неприязненными взглядами. Иметь что-то общее с этими хамами и невежами не было ни малейшего желания. Я не хотел, чтобы эта чудесная девушка хоть в какой-то степени ассоциировала меня с дикарями, которые лапали ее, не снисходили до разговора с ней и с надменным видом совали ей в трусики скользкие от кокса бумажки.

— Он профессиональный игрок в покер. Мы оба. — Энцо наклонился и слегка сдвинул темнокожую стриптизершу, чтобы мы могли его увидеть. — Только что взяли большой куш в Палм-Бич. Чак при больших деньгах. Всю прошлую ночь играли. Сегодня отмечаем. Вы можете пойти сегодня с нами, остаться до утра, а потом мы купим вам брильянты на Бонд-стрит.

— Да ладно? — Лоретта схватила его за галстук, потянула, а потом переглянулась с темнокожей и рассмеялась. — Ты глянь на этих шутников. Вы серьезно, парни? Вы действительно зарабатываете на жизнь картами?

Энцо посмотрел на меня. Я потряс головой и обнял Лоретту, стараясь не дотрагиваться при этом до ее грудей.

— Конечно. Я живу на озере Тахо. В Лондон приезжаю только на турниры. Энцо живет в Рино, и я вам так скажу: он великий игрок. В Вегасе мы всегда вместе.

— О, это круто. С удовольствием прокачусь в Вегас. Видела фильм с Николасом Кейджем. Гламурное место. Мне такие нравятся: за шиком и блеском — нутро стремное. Недавно один араб возил нас, всех девочек, в Дубай. Вот там примерно так и есть. Фасад — начищенное стекло и позолота, а зайди с черного хода, где потемнее, — шлюхи, наркотики, разврат. — Лоретта прижалась ко мне, смутилась, будто что-то вспомнив, обняла покрепче и заерзала жесткой попкой. Она была такая маленькая, ее вдруг так захотелось защитить.

— Ты давно здесь работаешь, Лоретта?

— Не очень. — Девушка слегка посмурнела, но взгляд ее тут же смягчился. — Год. Уже почти год.

— По ощущениям, наверно, долго.

— Знаешь, год есть год. — Она отчего-то снова насупилась.

— А деньги хорошие? Оно того стоит?

— Да, бывает, что очень хорошие. Случаются, конечно, и пустые недели, но вообще-то хватает. По крайней мере, уходить не хочется.

— По-моему, все работы такие. Везде платят столько, чтобы человек продолжал работать, чтобы не послал все к чертям и не ушел куда глаза глядят. Или, может, это как-то связано с нынешней стадией капитализма. В том смысле, что размер заработка значения не имеет, потому что стоимость вещей, без которых, как нам кажется, прилично жить нельзя, не позволяет вырваться из колеса. Мы запрограммированы на недовольство тем, что имеем. Мы чувствуем себя несчастными; нам внушили, что единственный выход — это достичь некоего мифического уровня богатства, который позволит ни о чем не беспокоиться.

— У меня все нормально, — сказала она. — И будет все нормально. Работа мне нравится. Могло быть намного хуже. Меня это не засосет. Я знаю девушек, которые во все это верят. Слушают разговоры о деньгах, машинах, вечных праздниках — и верят. Но это же смешно. А меня от этой работы просто вштыривает. И все.

Лоретта отхлебнула шампанского, икнула, и золотистая струйка, сбежав по подбородку, протекла между грудей и собралась маленькой лужицей в мягкой ложбинке на животе. Она оглядела зал, потом посмотрела на меня, как будто даже с жалостью.

— Черт, шеф… Слишком долго я тут с тобой… — Голос ее прозвучал неожиданно резко. Она отставила бокал и вытянула пальцы, так что они стали похожими на когти. — Буду заканчивать?

Лоретта приподнялась, ловко стянула стринги, и вот уж она совсем голая. Ее тело накатило на меня, как прибой на берег.

— Положи руку на колено, — прошептала она и, щекоча мне губы твердым соском, опустилась на мою влажную ладонь.

Я ощутил давление лонной кости, тепло густых, чуть скользких лобковых волос и попытался просунуть в нее палец, но не смог. Она выпрямилась и отстранилась; промежность у нее осталась сухой, не тронутой возбуждением, у нее между ног будто бомбейская утка.[14] Песня закончилась, я убрал руку, Лоретта поднялась и, прижав к груди одежду и не глядя на меня, отступила. Энцо протянул три бумажки по двадцать фунтов, и она, сложив их вчетверо, торопливо вышла через заднюю дверь.

Мы вернулись в бар, где все столы уже заняли парни из Сити. Японцы и корейцы ретировались, вокруг были только розовые рубашки и подтяжки, из зажимов для купюр высовывались двадцатки и полусотенные, и какой-то толстяк с потной багровой физиономией бросал в стриптизершу кубики льда. Один из вышибал оттащил его в сторону и прижал к стене. На выручку толстяку поспешили товарищи, охранника обступили, кто-то совал ему деньги. За соседним столиком три трейдера-азиата из «Беар Стернс» жаловались управляющему, что девушки выпили у них слишком много шампанского. Вымотанный, я плюхнулся на стул рядом с Яннисом. Он налил мне полный бокал и, похлопав по колену, повернулся к сцене.

Когда я вернулся домой, квартирка показалась мне крошечной, ободранные обои и дребезжащие трубы раздражали сильнее обычного. Сознавая убогость своего существования, я остро завидовал яркой жизни Янниса и Энцо. Из клуба мы вывалились около двух часов ночи — Кристос подрался с каким-то трейдером, отпустившим нелестный комментарий по поводу его габаритов, и вышибалы выставили нас вон. Голова раскалывалась от шампанского, память о ерзающей на коленях Лоретте отдавалась сердечной болью, покуда я среди холода ночи ждал такси до Фулхэма.