Кровные братья - [8]

У Геры была очень маленькая, но своя собственная комната. И, что невероятно удивляло Юру, Герина мама, если дверь в комнату была закрыта, перед тем как открыть ее, обязательно стучала. Впрочем, удивительных для Юры вещей в этой семье было немало.

Прежде всего, Геру по-настоящему звали вовсе не Гера, а Геральд. «Меня назвали в честь дедушки, маминого папы. Он умер за несколько месяцев до моего рождения. Он тоже был скрипач и учился у самого Леопольда Ауэра». — «А почему тогда твою маму зовут Евгения Георгиевна?» — «А она вовсе не Георгиевна, а Геральдовна. Но это очень трудно произносить. Вот мама и придумала себе что-то похожее, но попроще. А папин дедушка вообще был раввином в Вильнюсе». — «А кто такой раввин?» — «Ну это священник, только у евреев». — «А кто такие евреи?» — «Народ такой. Как русские или украинцы». — «А ты тоже еврей?» — «Я — нет. Я русский. У меня и папа и мама — русские. Вот папа у дедушки был еврей, а мама — датчанка. А ты?» — «Что я?» — «А ты кто?» — «Не знаю. Русский, наверное». — «А дедушка Геральд был вообще норвежец. А мамина мама — литовка. Здорово, правда?» — «Здорово!»

Но конечно же вовсе не одни только генеалогические изыскания занимали большую часть мальчишеского времени. Первый и главный вопрос — поступление в ЦМШ, Центральную музыкальную школу при Московской консерватории. А в том, что мальчишкам необходимо учиться именно там, твердо были уверены оба их педагога, и Юрин Евгений Семенович, и Геркин Станислав Сергеевич, аспирант Московской консерватории. Однако если в семье Райцеров этот вопрос был давно решен и дальнейшему обсуждению уже не подлежал, Елена Васильевна Владимирская испытывала определенные сомнения.

— Женя, ведь мы, фактически, навязываем сегодня мальчику совершенно определенный жизненный путь. Да, конечно же в десятилетке учат музыке как нигде, конечно же это высочайший профессиональный уровень. Но ведь не секрет, что эта ранняя специализация сказывается на общем уровне образования, что все основные на сегодняшний день предметы: математика, физика, химия — проходятся достаточно поверхностно. А что, если через несколько лет он заявит: да знать я не желаю эту вашу скрипку! И что потом?

— Леночка, вопрос резонный. И если говорить о ребенке средней одаренности или даже выше средней — все подобные сомнения разумны и актуальны. Но Юра — фантастически талантлив! Скрипка, не скрипка — неважно! Он — музыкант по своей природе, по своей сути. Это — его дорога. И мы просто-таки обязаны помочь ему выйти на эту дорогу как можно раньше!

Трудно сказать, что подействовало больше: убедительность ли аргументов Евгения Семеновича, созревшее ли уже в глубине души решение, разумность которого требовала лишь дополнительных формальных обоснований, но вскоре документы Юры Владимирского, вместе с бумагами Геральда Райцера, лежали в приемной комиссии ЦМШ.

Вступительные испытания мальчишки преодолели весело, легко и даже небрежно. Опытнейшим педагогическим «зубрам» Центральной музыкальной школы не потребовалось много времени, чтобы оценить степень талантливости двух «клопов», которые в свои семь лет играли уже на уровне хорошего пятого-шестого класса. Их цээмшовского шестого класса. А это было на несколько голов выше, чем уровень обычных музыкальных школ. Собственно, о Райцере в ЦМШ уже были наслышаны старанием его педагога. Но явление в том же «потоке» еще одного, не менее одаренного, самородка было приятным сюрпризом. Приняты. Разумеется, приняты!

И с первого сентября следующего учебного года началось упорное «выстругивание» из первокласснейшего «исходного материала» первокласснейших звезд мирового уровня.

ЦМШ — Центральная музыкальная школа при Московской государственной консерватории — являлась уникальным в своем роде питомником по воспитанию музыкально-творческой элиты страны. По образцу и подобию ЦМШ при целом ряде ведущих консерваторий были созданы аналогичные музыкальные школы, призванные выявлять и обучать неординарно одаренных детей. Но если успехи всех остальных спецмузшкол и бывали временами значительными и впечатляющими — немалое количество выдающихся музыкантов поставил Ленинград, фантастический мировой успех выпал уже в восьмидесятые годы на долю воспитанников Новосибирской скрипичной школы, — по количественным показателям сравняться с Москвой никто не мог. Из стен Московской школы вышли десятки лауреатов и дипломантов престижнейших музыкальных конкурсов, народные и заслуженные артисты страны, профессора и доценты крупнейших консерваторий. И, разумеется, как и в любой другой полузакрытой для чужого проникновения сфере, в ЦМШ царил дух состязательности, избранности, конкурентной состоятельности. Естественно, никто и никогда не позволял себе высказывать эти постулаты вслух. Еще чего не хватало! Официальная социалистическая педагогическая доктрина, провозглашавшая всеобщее равенство в способностях и возможностях, никогда не согласилась бы признать реальностью особую одаренность отдельных индивидуумов. Отстаивать подобную позицию было равносильно откровенному антисоветизму. Кому же подобное могло прийти в голову? Да никому и не приходило! Широко практиковалась система умолчаний, недомолвок, иносказаний. Да и, справедливости ради, надо сказать, что педагоги были лишь косвенными и совсем не главными разжигателями страстей. В основном же инициатива в нагнетании «подковерной» напряженности исходила от родителей. «А о моей дочери профессор А. сказал…», «А моему мальчику профессор Б. пророчит…», «А профессор В. убежден, что через год-два мой сын…»