Кровавый триптих - [35]

ДЕНЬ ТРЕТИЙ Фальшивая нота

Это был огромный кабинет: квадратный, с высокими потолками и отличной звукоизоляцией. Стены темно-красного цвета были обшиты деревянными панелями, на полу лежал серый ковер с высоким ворсом. Мебель, хотя и незамысловатая, была солидная и очень дорогая. Всякому, кто попадал в этот кабинет, сразу бросались в глаза несколько украшений. На одной стене бледным пятном виднелся Ван-Гог — старый прямоугольный холст в большой коричневой раме (после смерти владельца полотно должно было перейти в коллекцию музея «Метрополитен»). На противоположной стене висело письмо, также обрамленное в коричневую узкую рамку. Письмо, подписанное бывшим президентом Соединенных Штатов, было адресовано Адаму Вудварду Уолл-стрит, 20, Нью-Йорк. Рукописный текст письма гласил:

«Дорогой Адам,

Ты был другом, гражданином, патриотом и верным советником. Благодарю тебя за долгую и неизменную помощь. Люди вроде меня вечно нуждаются в таких, как ты, и всегда будут испытывать в них нужду; ты в служении правительству проявил себя как самоотверженный и — не вознагражденный по достоинству — гражданин. Благодарю тебя и всего тебе хорошего».

Адаму Вудварду было семьдесят лет. Он был человек-легенда, бесстрашный и всемирно известный. Все представители клана Вудвардов с 1800 года были банкирами — все, за исключением Адама, который в ранней юности посвятил себя политике: восемь лет он просидел в кресле конгрессмена и ещё восемь лет прослужил губернатором одного штата на Западе, а затем ушел с политической сцены и стал журналистом, В своих репортажах он никогда не кривил душой. Его считали провозвестником политических бурь, Будучи независимым благодаря своему фамильному состоянию, человек независимых суждений и независимых политических воззрений, двадцать лет он отдал журналистскому ремеслу, двадцать лет он был доверенным лицом и сочинителем речей для многих высокопоставленных чиновников, двадцать лет являлся членом национальных и международных комитетов и комиссий, двадцать лет считался политическим деятелем мирового уровня, и все эти двадцать лет изо дня в день с редкими перерывами его колонка появлялась в газетах всей страны и её читали миллионы.

В половине десятого утра, в ветреный мартовский понедельник Адам Вудвард простер дрожащий палец над своим массивным столом красного дерева и, своим дребезжащим голосом, проспиртованным хорошим виски и прокуренным лучшим табаком, пронзительно закричал:

— Да я на весь мир раструблю, что ты кремлевский агент! Нация содрогнется! Я же газетчик и как газетчик я в восторге от этой новости, но как американец я стыжусь этого. Я не бью ниже пояса. Я не шпионю за людьми. В третий раз я дал тебе возможность доказать мне, что изложенные мной факты неверны. И в третий раз ты не смог представить мне доказательств. Теперь я напечатаю четырнадцать колонок подряд и разоблачу твое истинное лицо. Я восемь месяцев потратил на тщательное расследование, и у меня теперь на тебя вот такое толстенное досье. Факты, факты и неопровержимые документы. И я знаю, кто стоит за тайным обыском в моем кабинете и в моем доме. Но ты там ничего не нашел, верно? И не найдешь. И мне известны твои попытки наложить арест на мои банковские сейфы, но и это тебе не поможет, потому что там тоже ничего нет. Я на время положил досье на хранение в место, где никто ни одна живая душа — даже и не подумает искать. Даже ты не догадаешься, что это за место. И после того как я все это опубликую, от начала до конца, со своими блестящими комментариями, понятное дело, я передам это досье в надлежащие руки — и тогда уж твое будущее будет зависеть только от тебя самого. Все и все. А теперь убирайся отсюда!

Это была длинная речь.

И как оказалась, последняя длинная речь, какую когда-либо произносил Адам Вудвард.

I.

Понедельник — не для холостяков. Понедельник в календаре холостяков следовало бы отменить…. но, разумеется, тогда, к несчастью, остается вторник. Понедельник — это пытка, всю свою жизнь я изо всех сил тщетно пытался избежать муки пробуждения утром в понедельник и сразу же прорваться — пусть и трудом, но неумолимо — в звенящий мир суетливого вторника.

Уик-энд я провел среди зелени за городом на какой-то вечеринке с возлияниями — то было веселье вперемешку с головной болью, коктейль забав и похмелья — и теперь, в понедельник, я возлежал на своей кровати под одеялом, надежно защищавшим меня, как хотелось надеяться, от золотой несносности рассвета и пронзительной наглости телефонных звонков. Что касается солнечных лучей, то защита была глухой. А вот телефон довел меня до исступления. В конце концов я вытряхнулся из стеганого кокона, бросил опасливый взгляд на часы — Боже, уже половина второго! — и, бросившись к телефону, поднял трубку, снова бросил на рычаг и после этого зарыл аппарат под подушками набивного кресла, чтобы заглушить невыносимый вой этого мерзавца.

Но это не помогло.

Я вернулся в постель, принял исходное положение под одеялом, прикрыл глаза и уже начал было проваливаться в сон — но тут разверзся ад… Затрубил дверной звонок, и чья-то могучая рука стала выделывать на дверной панели снаружи барабанную дробь.