Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс, 1939–1945 - [51]

Для Геббельса его талант был подарком судьбы. Но в то же время Функ постоянно ставил своего начальника в неловкое положение из-за связей с кругом известных мужчин, продающих свою любовь за деньги. Но Геббельс относился к его порокам терпимо. Причина заключалась в том, что Функ был нужным человеком и водил знакомство с нужными людьми. У него были превосходные отношения с берлинским высшим светом, а сам он, невзирая на странности, выглядел вполне светски. Тот факт, что сливки общества не скрывали своих эксцентричных причуд, заставлял и Геббельса смотреть на причуды Функа сквозь пальцы. Геббельс тоже заразился от них легкой формой снобизма.

7

Теперь Геббельс достиг власти. Не той власти, которая давала возможность управлять экономикой Германии, как у Шахта, и не той власти, которая позволяла арестовать и отправить в концлагерь любого неугодного, как у Гиммлера. У него была особая власть – власть определять, что именно люди должны знать, читать и думать. Перед ним открывалось широчайшее поле деятельности, как нельзя лучше подходившее Геббельсу с его умением убеждать других и вести их к цели.

Он много лет жаловался на то, что при Веймарской республике ему чинили всяческие препятствия и перекрывали все пути. Теперь препятствий не было. Всего год назад государство и полиция запретили его газету по политическим мотивам и поставили ее на грань краха. Теперь сила была на его стороне, и он мог, не прибегая к грубому подавлению, продемонстрировать недругам иные, более изощренные методы борьбы с оппозиционной прессой. «У нас, к нашему глубокому удовлетворению, появилась возможность принимать меры против враждебно настроенной печати. Внезапно все еврейские газеты, доставившие нам столько горьких минут, исчезли с улиц. И случилось это на удивление тихо», – писал он.

Геббельс был уже не тем, что прежде. Прошедший год изменил его. Казалось, он, при своем врожденном даре убеждения, утратил интерес к горячим публичным спорам, к постоянной полемической борьбе, где он с таким успехом использовал и перо, и живое слово. Он как бы стал несколько мягче в первые недели после прихода Гитлера к власти. Он проехался по местам, где когда-то учился, и записал: «Сколько воспоминаний мне навеял старый Гейдельберг! Я вспоминаю его с чувством ностальгии… Фрайбург полон прелести. Я не видел его пятнадцать лет, а он все тот же, что и раньше».

По-видимому, Геббельс решил покончить с демагогией. Зачем тратить время и силы, стараться быть умнее, изворотливее и стремительнее, чем враги, если их можно заставить сидеть тихо с помощью силы? Реально не осталось никого, кто мог ему противоречить. Геринг воровал и строил замки, Гиммлер создавал свою личную армию, а Геббельс произносил нескончаемый монолог, который все прочие должны были слушать.

Он потерпел неудачу как писатель. Теперь он мог греться у костров, где горели книги авторов, которым больше повезло с известностью: Томаса Манна, Зигмунда Фрейда, Максима Горького, Анри Барбюса, Лиона Фейхтвангера и других знаменитостей. По поводу костров он произнес речь, примечательно короткую, после чего министерство пропаганды разослало всем немецким газетам циркуляр с указанием умерить восторг по поводу горящих книг. Может быть, его мучила совесть?

Другим «достижением в сфере культуры» стала его ссора с выдающимся дирижером Вильгельмом Фуртвенглером, которому хватило мужества воспротивиться запрету на выступления музыкантов-евреев. Геббельс написал ему письмо, где в грубой форме изложил, что является немецкой культурой, а что – нет. Из объяснений Геббельса следовало, что достоянием культуры может считаться лишь гигантский плакат во славу Третьего рейха.

Очень показателен также следующий случай. В первом полугодии 1933 года Геббельс затеял провести массовую манифестацию в Кельне. Он обратился к архиепископу и потребовал в определенный момент звонить в колокола. Тот отказал, хотя и понимал, что колокольный звон нужен Геббельсу в пропагандистских целях. Геббельс не стал тратить время на препирательства. По его приказу кельнское радио записало благовест на магнитофонную пленку. «Я мог бы воспроизвести запись прямо в студии, – рассказывал он через четыре дня в Берлине знакомой актрисе. – И миллионы радиослушателей поверили бы, что манифестация проходит под колокола. Но как быть с сотней тысяч людей, столпившихся на соборной площади? Поэтому я распорядился заранее установить там громкоговорители, а когда из них раздался колокольный звон, никто не усомнился в том, что звонят с соборной колокольни».

8

Однако было немало признаков того, что в Германии оставались разного рода противники нацистского режима. Появлялись и распространялись сотни свежих анекдотов о новой власти, в которых высмеивались Гитлер, Геринг, Геббельс и другие вожди. Геббельс приходил в бешенство. Он опять обвинял во всем евреев и не раз проклинал их в присутствии сотрудников. Однажды Фрицше спросил его, отчего он считает, что только евреи являются врагами режима? Почему французы или русские не могут тайно противодействовать доктрине нацистов? «Мне думается, и французы, и даже русские оказались бы под влиянием нашей пропаганды, – отвечал Геббельс. – Но только не евреи. Евреи – никогда».