Кровавый апельсин - [79]

– Однако я не намерена так поступать, – говорю я, – теперь, когда вы это произнесли, слова нельзя забрать обратно. Так что придется рассмотреть все варианты.

– Давайте скажите мне. Но я знаю, что они все чертовски плохие, – замечает Мадлен.

На мгновение я потрясена – она редко ругается.

Я рассказываю ей все, пытаясь сосредоточиться:

– Вы можете признать свою вину, как я говорила раньше. Смягчить приговор особо не получится, и вам дадут пожизненный срок. Можете заявить о своей невиновности, и, хотя не можем предложить вам альтернативную стратегию защиты, мы можем заставить обвинение найти доказательства. Это значит, что они предоставят свои доказательства и попробуют добавить их в дело против вас. И мне будет позволено только указать на фактические ошибки. Я не смогу предложить им альтернативный сценарий или защитить вас. Поэтому если обвинение не сможет предоставить убедительные доказательства, возможно, но только возможно, все закончится оправданием. Или вы можете признать себя невиновной и пойти в суд на основе того, что мы только что обсуждали, вот только мы с Хлоей не сможем представлять вас. Или вы можете позволить нам использовать эти сведения, которые обоснуют вашу защиту, потому что это ваш сын совершил преступление, а не вы. Мы устроим перекрестный допрос. Возможно, суд присяжных вам не поверит, но это вас защитит.

Я говорю спокойно, излагаю мысли по порядку, радуясь, что могу действовать хоть немного профессионально даже в такой ситуации. Но все ужасы ситуации Мадлен все еще стоят перед моими глазами, вонзаются мне в грудь.

– Что бы вы сделали, Элисон? – спрашивает Мадлен. – Что бы вы сделали на моем месте?

Я качаю головой:

– Не знаю, мне жаль, но я не могу говорить вам, что делать. И я не знаю, как бы поступила сама.

– Хлоя? – спрашивает она, но Хлоя тоже качает головой.

Еще одно долгое мгновение Мадлен сидит в тишине, а потом говорит:

– Вы говорили о том, что можно признаться в непреднамеренном убийстве. Что это повлечет за собой?

Еще одна пауза. Хлоя смотрит на меня, а я на нее, это наш самый длинный разговор без слов.

– Вы скажете суду то, что говорили нам, что сказали психиатру. Но то, что вы рассказали сейчас, вы уже не должны говорить. – Мои подмышки потеют, в комнате слишком жарко, слишком душно.

– Если я так поступлю, вы будете меня представлять? – спрашивает Мадлен. – Даже хотя…

И я знаю, каков правильный ответ, знаю, какое профессиональное обязательство наложено на меня. Знаю, что если соглашусь с ней, то нарушу самое фундаментальное правило в кодексе барристеров. Не мне вмешиваться в правосудие таким образом. Но мысль о жестокости, страхе, гневе, разбитом сердце, о том, через что она прошла и через что прошел ее сын, обо всех тех мужчинах в истории, которым раз за разом сходило с рук такое дерьмо…

– Мы могли бы попробовать, – говорит Хлоя. – Посмо трим, примут ли они такое заявление без разбирательства. Но если нет, если хотите избежать риска и не позволить Джеймсу давать показания, то вам придется признаться в убийстве и принять последствия.

Знаю, Хлоя чувствует то же самое, что и я. По крайней мере, в этом мы солидарны.

– Это будет очень сложно, – говорю я. – Но мы попробуем со всем разобраться.

Вскоре после этого Мадлен уходит. Она кажется измученной, но в глазах нет напряжения. Она передала весь стресс мне и Хлое, полагая, что мы решим, как лучше представить все это дело в суде.

– Это кошмар, – говорю я Хлое.

– Да. И не говори. Иногда мне кажется, что это была сама сильная сторона Патрика.

– Какая?

– Понимание, какие вопросы лучше не задавать. Это старо как мир: никогда не задавай вопрос, ответ на который не знаешь.

– Или не хочешь знать, – говорю я.

– Именно.

Я убираю блокнот и ручку в сумку и встаю. Я тоже вымотана, особенно теперь, когда больше не думаю о деле Мадлен. Реальность моей ситуации снова накрывает меня.

Хлоя убирает бумаги в стопку и перевязывает их розовой лентой. Вдруг ее взгляд устремляется в пустоту. Она берет документы и кладет их на стопку на краю стола. Потом берет другую стопку и начинает просматривать ее, прежде чем отодвинуть ее в сторону с такой силой, что она и другая стопка падают на пол.

Хлоя берет выпускную фотографию Патрика с полки и показывает на него:

– Ты глянь на него, только глянь на него. У него все было хорошо, работа, практика, но этого было недостаточно. Ему нужно было флиртовать с женщинами, трахать их, проверять их границы. Он мог иметь все, но оказался еще одним чертовым насильником. – Она швыряет фотографию в противоположную стену, и та ударяется о стол, прежде чем упасть на разбросанные по полу бумаги.

Я в таком шоке от услышанного, так удивлена ее словами, что начинаю смеяться. Этот звук срывается с губ, прежде чем я успеваю остановить его. Я закрываю рот руками, но Хлоя все слышала.

– Нет, все в порядке. Смейся. Это чертовски смешно. Я солиситор, а ты барристер, и мы обе подходим к кульминации игры, но застряли с этим дерьмом… Он поставил нас в это положение, мы рискуем своей профессией, потому что он взял такое дело. Это так меня злит.

Хлоя обходит стол и начинает собирать документы, укладывая их в стопку. Потом поднимает фотографию. Я уже думаю, что она кинет ее в мусорную корзину, но она мгновение смотрит на нее, скривив губы, потом открывает ящик и засовывает ее туда.