Кровавый апельсин - [77]

– В чем его вина? – Это Мадлен.

Мы с Хлоей обе подпрыгиваем, быстро берем себя в руки.

– Здравствуйте, – говорю я, вставая и подходя к ней.

Я протягиваю руку, и она пожимает ее. Я провожу Мадлен в комнату для переговоров, а Хлоя приветствует ее из-за моей спины. Я усаживаю Мадлен за стол.

– Это было огромным потрясением для нас всех, что Патрик у… – начинаю я.

– Ничего не говорите, – прерывает меня Мадлен. – Я этого не вынесу. Знаю, что о нем говорят, но со мной он был очень милым…

Теперь я смотрю на нее и вижу, что ее лицо еще бледнее, чем обычно, а глаза тоже красные. Ее, мои, Хлои – полка женщин Патрика, оплакивающих его уход. Или что-то вроде того.

– Знаю, это ужасно.

– И это правда было самоубийство?

– Так говорят, но, конечно, пока еще нет результатов следствия и отчета судмедэксперта, – говорю я.

– Я видела «Ивнинг стэндарт», но эти обвинения не могут быть правдой, да? – Ее голос дрожит, но есть в нем какая-то нотка, что-то почти незаметное, отчего мне не хочется продолжать дальше этот разговор.

– В данный момент я больше ничего не знаю, – говорю я.

– Но у вас же должно быть свое мнение на этот счет, – не отстает она.

– Правда нет, Мадлен. Я так же поражена этим, как и все, – отвечаю я.

Она открывает рот и закрывает его снова. С меня хватит ее вопросов.

– Нам нужно думать о вашем деле, – говорю я.

– Мне все равно. Какой смысл?

– Вы знаете, какой смысл. Подумайте, сколько сил Патрик в него вложил. Он бы не хотел, чтобы вы сдались, – нетерпеливо говорю я.

Если мы все можем продолжать жить, то почему для Мадлен это так сложно? Мы знали его дольше. И вряд ли она вообще его знала.

– Наверное, нет. Но без его поддержки, я не смогу через это пройти, – отвечает Мадлен, заламывая руки.

Честно говоря, она выглядит искренне расстроенной. Впервые ее одежда, джинсы и кремового цвета кофта, помята, а на воротнике виднеется пятно.

– Я буду там, как и Хлоя, – замечаю я.

– Она мне не нравится. Она не понимает, не работала над этим делом с самого начала. Патрик видел меня в тюрьме в худший момент моей жизни.

Меня пронзает вспышка гнева. Мне платят не так много, чтобы разбираться с подобным. У нее все еще тот же барристер и совершенно компетентный солиситор, пусть даже не он изначально занимался ее делом.

– Послушайте, Мадлен, я понимаю, что для вас это шок, но нам нужно быть прагматичными. Версию защиты нужно подать в конце этой недели. Я работала над вашим делом с самого начала. Смерть Патрика – это грустно, но в действительности никак не влияет на то, что будет с вами.

– Не могу поверить, что вы настолько бессердечны. Я думала, что вы-то точно поймете, – говорит она, явно намереваясь вытянуть как можно больше драмы из произошедшего.

Но тут Мадлен начинает плакать, тихо, но по-настоящему. Ее лицо искажается, а мой гнев исчезает, его заменяет стыд. Мне надо быть помягче.

– Простите, я просто пытаюсь тоже держаться. Это ужасное потрясение, – говорю я.

Мадлен выпрямляется, словно собираясь с силами:

– Мне тоже жаль, я ничем не помогаю. Не хочу тащить все это в суд, особенно Джеймса. Я сделаю все, чтобы защитить его, честно.

– Возможно, и не придется. Есть маленькая вероятность, что обвинение примет заявление о непреднамеренном убийстве. Вам также придется поговорить с их психиатром, но если он придет к тому же заключению, что и мы… А если и нет, отчет Джеймса не вызовет споров.

– Я не хочу, чтобы его вообще допрашивали, – говорит Мадлен. – Мы или кто-то другой. Мне не нравится мысль о том, что ему придется давать показания.

Я беру блокнот и начинаю листать его, пытаясь выиграть дополнительное время, чтобы обдумать свои следующие слова.

– Знаю, что он свидетель обвинения, но его показания помогут нам. Они в общем и цел ом подтверждают наличие домашнего насилия. И конечно, нападение Эдвина на него в тот последний день имеет большое значение. Так что…

– Мне это совершенно не нравится, – говорит Мадлен. – Это уничтожит Джеймса, ведь ему придется давать показания против матери. – Она качает головой – Я не могу так поступить, не хочу, чтобы ему пришлось это делать. Не хочу, чтобы ему пришлось лгать.

– Но он же говорит правду, разве нет? – спрашиваю я, ерзая на стуле.

Я не понимаю. Смотрю на нее пристально, и на мгновение она встречается со мной взглядом, прежде чем опустить глаза. Что-то меняется в ее лице.

– Мадлен, – говорю я.

Она делает глубокий вдох.

– Я не хочу, чтобы Джеймс давал показания. Мне нужно защитить его, – говорит она. – Наверное, лучше признать вину.

– Ладно, – отвечаю я. – Я понимаю это. Просто хочу, чтобы вы кое о чем подумали. Вы хотите защитить Джеймса, понимаю. Суд может пугать. Особенно ребенка. Но…

– Хватит, хватит! Я приняла решение! – Мадлен встает со стула с криками и, повернувшись спиной к комнате, смотрит в окно.

В комнату заходит Хлоя, но Мадлен никак на нее не реагирует.

В комнате повисает тишина, и я начинаю слышать шум на улице, сирены, гудки и гул самолета. Мадлен все еще смотрит в окно, поверх грязи на раме, на крыши и дворы внизу.

– Мне жаль, что вы расстроены, – говорю я, – но, учитывая, что мы работали над тем, чтобы подать заявление о невиновности в убийстве, и готовили защиту на этой основе, очень важно все обсудить детально. Мне нужно убедиться, что вы все понимаете.