Кровавые сны - [8]

— Я и вправду не люблю много бегать, — удивился правоте матери Феликс. — А отчего это так?

— Там, где я родилась, — сказала Амброзия, — растут очень густые леса. Ты даже не можешь себе представить, как легко там запутаться в травах и ветвях деревьев. Самая густая чаща Европы не более чем парк какого-нибудь монастыря, в сравнении с лесом моей родины. Подумай, долго ли можно бежать в таком лесу? Чтобы выжить, там требуются совсем другие навыки.

— Тебе бы не хотелось еще раз побывать там, где ты родилась?

— Нет, сыночек, — темнокожее лицо Амброзии с большими глазами, широким носом и пухлыми губами стало грустным. — Я никогда не вернусь в ту далекую страну, откуда привез меня твой отец, преодолев немыслимые испытания. Это долгая история, и когда-нибудь я тебе ее расскажу.

— Расскажи сейчас! — начал упрашивать Феликс, но Амброзия, не придав значения надутому лицу сына, отложила рукоделие, которым занималась каждое воскресенье, после возвращения из собора Девы Марии. Женщина поднялась от пяльцев и, подойдя к раскрытым ставням, взяла на руки кота по прозвищу Тигрис, который, по привычке всех своих собратьев, наблюдал за окрестностями из окна второго этажа, выходящего на улицу Мэйр. Животное не обнаруживало особенного желания вырваться, хотя и принялось хвостовать на руках у Амброзии.

— Вот, смотри, — она протянула сыну кошачью лапку со спрятанными когтями, а потом легонько надавила на нее, обхватив кота другой рукой. Показались острые загнутые когти. — Запомни хорошенько эти когти хищника. Мягкий и ласковый, он выпускает свое оружие только тогда, когда это нужно ему самому. Никто не управляет котом, кроме его собственной воли, никому не видна опасность мягкой лапы.

Домашнему зверю надоело изображать покорность на руках у хозяйки, он попытался извернуться, и хвостование усилилось. Амброзии пришлось выпустить полосатого, который тут же выскочил из комнаты, на прощание недовольно мяукнув.

— Если кот будет всегда ходить с выпущенными когтями, он затупит их и погибнет без оружия. Поэтому он всегда похож на ленивую мягкую игрушку, и лишь в моменты опасности или на охоте зубы и когти выдают в нем хищника, — сказала женщина. — Тебе и нам обоим грозит смертельная опасность проявить собственную природу на людях. Если ты хочешь не отличаться слишком сильно от своих человеческих друзей, научись прятать свою силу, стремительность, свой слишком высокий и длинный прыжок.

— Иисусе! — пробормотал мальчик после минутного молчания, наконец, понимая, что означают слова матери.

— Если такие как мы существуют на свете, значит, это угодно Господу! — непреклонным тоном произнесла Амброзия, стоя перед сыном с горящими глазами, сильная, гордая, свирепая. — Мы не питаемся человеческой плотью, и привычками своими никак не противоречим укладу, принятому у людей. Просто мы не такие как прочие, и твое существование зависит целиком от способности ничем не отличаться от обычного ребенка. Ну, хорошо, отличаться ровно настолько, насколько другие мальчики отличаются друг от друга. Пусть твой прыжок будет длиннее прыжков остальных ребят, но только на ладонь или, в крайнем случае, локоть, не более. Понимаешь?

Феликс кивнул, но ничего не ответил. Фонтан мыслей и ощущений обрушился на него, пугая, но одновременно и маня, ужасая и завораживая.

— Мы нелюди? Оборотни? — с трепетом задал вопрос юный ван Бролин. Целая вселенная, привычная и уютная, уходила у него из-под ног. — Но как это может быть? Оборотень умеет превращаться в зверя…

— Это называется «принять Темный облик», — Амброзия присела перед сидящим на кушетке сыном и ее черные глаза оказались напротив его желто-зеленых. — Ты научишься этому.

— Не могу поверить! — Феликс даже помотал головой, будто отгонял сомнения. — А отец тоже был оборотнем?

— Он был самым обычным человеком, — сказала Амброзия, помолчала немного и добавила. — Я сказала неправду. Он был лучшим из людей. Не было никого сильней и добрей моего Якоба.

Охваченная воспоминаниями, вдова ван Бролин выпрямилась и отошла к окну.

— И он не знал о тебе… о нас?

— Обо мне он знал еще до того, как узнал мое имя, — печально улыбнулась женщина. — Он и увидел меня впервые в Темном облике. Потом не раз я слышала от него, что ничего прекраснее он не видел в жизни. А видел он столько, что и не снилось большинству людей.

Амброзия усмехнулась собственным воспоминаниям, все еще мечтательно застыв у окна.

— Что же касается тебя, мой мальчик, то я только подозревала до этого дня, что ты один из метаморфов. Мы сами никогда не называем себя оборотнями. Это слово для напуганных крестьян и жестоких инквизиторов. По некоторым признакам я видела в тебе будущего метаморфа, но уверенно можно сказать об этом только после того, как ребенок впервые увидит кровавый сон, который приносит ему не страх, а радость. Твой отец не дожил, чтобы узнать об этом, но можешь быть уверен: он, как и я, заклинал бы тебя беречь эту тайну.

— Я буду ее беречь, матушка, — кивнул юный ван Бролин. — Мягкая лапа — втянутые когти. Никто никогда не узнает.

— Именно так, — согласилась Амброзия. — А теперь возвращайся к своей латыни и арифметике.