Кровавые сны - [5]

Эд ван Кейк, старый эшевен города, нашел в себе силы, чтобы встать и двинуться к толпе, опираясь на двух маленьких детей. То ли вид этих малышей и окровавленного старика между ними утихомирил погромщиков, то ли угроза, исходившая от защитников церкви, направила помыслы толпы в другое русло, но многие, в самом деле, отправились к тюрьме, расположенной в цитадели у городской стены, а другие, такие же обыватели-флиссингенцы, решили передохнуть и промочить горло, уставшее от криков и ругани. И так случилось, что кое-кто из этих людей помогал Виллему Баренцу проводить старшего ван Бролина до его двухэтажного каменного дома, смотрящего аккуратным фасадом на рыночную площадь, а двумя окнами боковой стороны — на узкую маленькую улицу Вестпортстраат. За одним из этих окон находилась спальня, видевшая рождение маленького Феликса. Туда вечером следующего дня Якоб ван Бролин велел привести единственного наследника. Увидав перед собой жену свою и сына, а также нотариуса, которого по распоряжению больного привел Виллем, капитан велел поправить ему подушку так, чтобы он мог полусидеть на широкой кровати, застеленной льняным бельем с шерстяными одеялами поверху.

Хоть был он бледен, слаб, и губы его казались обескровленными, но слова доносились четко:

— Ты можешь доверять во всем двум людям, — напутствовал сына ван Бролин старший, — оба они сейчас рядом с тобой, и первая из них твоя мать, которую слушай во всем и никогда не сомневайся в ее любви к тебе. Второй же Виллем Баренц, который в надлежащий час возьмет тебя на борт нашего корабля и выучит всему, что должен знать зеландский моряк, как в свое время научил его я сам. — Отец перевел дыхание и добавил совсем тихим голосом: — Что касается веры, путеводного маяка души человеческой, то не столь важно, какую именно стезю поклонения Господу ты выберешь. Заботься лишь о том, чтобы никогда не предавать Иисуса Христа, мальчик мой.

В другой день спросил бы Феликс, как научиться различать предателей Христа, но промолчал, потому что не мог сформулировать вопрос коротко, а говорить долго не хотел. Его детскому разумению представлялось непонятным, отчего верующие в одного и того же Бога люди разделились и называются по-разному, отчего ненавидят друг друга реформаты и католики. Непонятные еще слова «лютеране», «кальвинисты», «меннониты», «анабаптисты», вместе с прочим знанием об основах мира, вторгались в сознание рожденного в то время человека, неся с собой раскол, ненависть и — если человек умел мыслить — множество противоречий и вопросов. Между тем, Якоб ван Бролин оглашал свою последнюю волю:

— До совершеннолетия Феликса все наше недвижимое имущество, склады вместе со всем описанным содержимым, домашний скарб и скот пусть находятся в распоряжении моей возлюбленной Амброзии, — ласковый взгляд светло-серых глаз умирающего задержался на женщине, которая искривила губы, чтобы не разрыдаться, и поправила белый чепец. А ван Бролин продолжал: — Оба корабля, принадлежащих мне, «Эразмус» и «Меркурий», передаю в распоряжение находящегося здесь Виллема Баренца. Половину доходов от перевозок и всех иных морских предприятий пусть вносит он в антверпенское отделение генуэзского банка Святого Георгия, где откроет счет на имя Феликса ван Бролина, совершеннолетие которого исполнится через 9 лет.

Несколько глубоких вдохов помогли Якобу восстановить дыхание, он попросил воды, а после продолжил:

— Тебе, Феликс, нужно учиться, чтобы в назначенное время поступить в Левенский университет на курс канонического права. Знай, что если не в мореплавании суждено тебе найти призвание, то душа моя возрадуется, видя твое будущее на посту городского советника, либо судьи, в общем, на почетной и прибыльной должности, отцом семейства и всеми уважаемым человеком. Лишь одного стерегись, мой возлюбленный сын — воинской доли, ибо сказал наш великий земляк Эразм из Роттердама, что война, столь всеми прославляемая, ведется дармоедами, сводниками, ворами, убийцами, тупыми мужланами, не расплатившимися должниками и тому подобными подонками общества, но отнюдь не просвещенными философами. А более всего, мальчик мой, я мечтаю о твоем жизненном пути, направляемом любовью, освещаемом разумом, а там где правит разум — не место войне и смуте.

Маленький Феликс вновь не знал, следует ли ему сказать что-то, и поэтому, когда отец замолчал, не проронил ни слова. Мать увела его в детскую комнату, где оставила одного, и Феликс, покинутый всеми, плакал, пока не заснул. А наутро ему сказали, что отца больше нет.

Следующее воспоминание Феликса относилось к тому дню, когда в кофейню, которую содержала Амброзия ван Бролин на паях с теткой Феликса по отцу, внезапно вошли несколько важных и богато одетых господ во главе с высоким красавцем, перед которым склонились в поклоне мать и тетушка Марта, а посетители, сидевшие за столами, повставали, всем видом выражая почтение.

— Говорят, здесь подают напиток, после которого можно скакать без устали день и ночь, — с улыбкой произнес этот красивый человек, широкоплечий, с гордой прямой осанкой, чей висящий на поясе кинжал, украшенный драгоценными камнями, вмиг привлек живейшее внимание Феликса.