Кровавые лепестки - [132]

Молодые бродяги с гитарами.

Как могу я их вновь полюбить?

Пригласил их на вечеринку,

А они увели мою. девушку,

Девушку, которую я себе выбрал.

Молодые бродяги с гитарами

Мне друзьями больше не будут.

На стенах висели старые английские картины… Мария натирает маслом тело Христа. Надпись «Иисус — глава семьи». На столе деревянные фигурки народности камба — жирафы и носороги. Как только кончилась пластинка, девушка незаметно исчезла, и перед ними в прозрачном платье возникла Ванджа. Губы ее были не столь грубо намалеваны, парик в стиле «афро» шел к ее крупной фигуре. Ванджа пополнела.

Несколько секунд она и Карега смотрели друг на друга. Она казалась совершенно спокойной, ничем не выдавала изумления. Карега со своей стороны не ожидал увидеть вместо Ванджи незнакомую солидную даму. Мунира никак его не подготовил. И теперь наслаждался их видом, тем, как они пытались скрыть неловкость. Она присела на диван. Первые ее слова были обращены к Мунире:

— Мвалиму… ты ведь мог… хотя бы предупредить.

— Он только что приехал.

— Это моя вина, — объяснил Карега. — Я… думал, что… еще не поздно.

— Конечно, нет… Как ты? Ну и сюрприз. Призрак прошлого.

— Я тоже принял его за привидение… он так возмужал, изменился.

— Где ты был? Но ты, наверно, голоден, вряд ли Мунира тебя накормил? — Не дожидаясь ответа, она откинулась на спинку дивана и позвонила в колокольчик. Тут же появилась девушка. — Люси…

— Да, мама.

— Приготовь поесть… да побыстрее.

Это был какой-то нереальный мир, и Карега не знал, как себя держать… Она повторила вопрос.

— В разных местах… По всей стране… Работал с адвокатом некоторое время… — Голос его звучал хрипло, резко.

— Он очень известный политический деятель… — сказала Ванджа.

— Сначала я какое-то время слонялся по городу, перебиваясь случайными заработками. А затем принял участие в избирательной кампании. Люди из трущоб не забыли, как он помогал бедным. Я думаю, что поддержка нашего многострадального похода тоже принесла ему известность — среди тех, кто не был знаком с ним лично, он победил несмотря на то, что против него работала избирательная машина КОК.

— Защитник бедных… — сказал Мунира. — Ему бы надо быть поосторожнее… эти разговоры о пределе земельной собственности… пожертвования на проекты Харамбе… они не всем по вкусу.

— Благотворительность… — с неожиданной резкостью прервал его Карега. — Я напомнил ему это слово, потому что он первый употребил его, когда в тот раз мы его разыскали. Я во многом с ним расходился. Но когда он говорил, я понимал, что он видит все несправедливости. Он умел выразить их одной меткой фразой. Он отлично говорит. Почитайте его речи в парламенте. Он очень сердился, как это другие не понимают, не видят, что творится. Но потом… я подумал… слишком уж он верил в то, что научит людей видеть и понимать… Он был очень искренний человек, но он слишком верил в святыни, созданные, по его же собственным словам, чудовищем. Он доказывал, что в этом смысл его деятельности… а я видел одни только жесты… Я сказал себе: «Должен быть другой путь, другая сила, которая сможет помериться силами с этим чудовищем и его ангелами-хранителями». То, что создано людьми, ими же может быть изменено… Но какими людьми? В конце концов я оставил его. Он не понимал меня, я не понимал его. Но он на многое открыл мне глаза, и я ему благодарен… я поехал в Момбасу, работал в порту.

— В Момбасу? Туда по-прежнему ходят корабли? И моряки гуляют по улицам? Кокосы, песчаные пляжи, Форт-Иисус… как бы я хотела!.. Столько времени прошло, — задумчиво произнесла Ванджа.

— Мы нагружали и разгружали суда, голые, залитые потом, под палящим солнцем.

— Но там хорошо платят. Портовые грузчики — самые высокооплачиваемые рабочие, и у них серьезные, ответственные профсоюзные лидеры…

— Ответственные профсоюзные лидеры? Не знаю. Беда наших профсоюзов в том, что ими часто управляют бизнесмены-эксплуататоры. Как могут эксплуататоры руководить теми, кто борется против них? Нельзя служить интересам капитала и труда в одно и то же время. Нельзя служить двум таким разным хозяевам, один хозяин обязательно теряет, в данном случае — труд. Там была работа, жара, крохи с чужих столов… Я ушел, ушел из Момбасы пешком. Искал работу на плантациях… Но нигде не оставался дольше двух месяцев. Везде рабство, рабы, им платят сотню шиллингов в месяц, за эти деньги вкалывает вся семья — муж, жена, дети… Спят вповалку, собирают сизаль, кофе, чайный лист… Много раз я размышлял: мы народ, мы создали Кению. До восемьсот девяносто пятого года наши поля разоряли арабские рабовладельцы. После — европейские колонисты. Сначала они украли нашу землю, потом наши руки, наше богатство — коров и коз, — а в конце концов и наши деньги, при помощи налогов… И вот мы построили Кению, но что же мы получаем от Кении, построенной нашим потом?

Адвокат был прав, говоря, что чудовище требует все больше и больше, а дает гораздо меньше, чем берет. Я пытался делиться своими мыслями с рабочими плантаций. Они отвечали: а если нас вышвырнут вон? Я говорил: единство… единство труда и пота… сила… об этом узнавали африканские хозяева плантаций. Меня увольняли, и я шел дальше… Работал где придется, шел фактически по стопам своего отца, пока не добрался до Западной Кении. Мне повезло. Я нашел работу на сахарном заводе. Я работал кладовщиком — нечто среднее между мальчиком на побегушках и приказчиком в лавке.