Кровавые лепестки - [134]

Оба вздрогнули. Признание было столь же ужасным, сколь и неожиданным. Наступила неловкая пауза. Они старались не смотреть ей в глаза. Но она продолжала ровным голосом:

— Тогда я была молода. Я не хочу сказать, что поступила правильно. Просто этот выход казался тогда единственно возможным. Как, спрашивала я себя, буду я растить ребенка? Где возьму еду и одежду для него? А потом я почувствовала свою вину. Каждую ночь, и сегодня тоже, я слышу тоненький детский писк… Я пыталась искупить вину, молилась богу, чтобы он дал мне еще один шанс… один только шанс… но этого не случилось. Я пыталась покончить с собой, видит бог, пыталась. И всегда что-то случалось, мешало уйти.

И еще я искала любовь. Ее тоже у меня не было, кроме… кроме… я скажу, но не потому, что чего-то выпрашиваю… кроме как с тобой. Тогда я снова почувствовала себя женщиной… я знала, что меня принимают такой, какая я есть. Впервые я любила, не ощущая тяжести вины… Потом ты уехал. Я замкнулась в себе… Бог свидетель, я говорю правду. Я хотела жить честно, честно торговать, получать честный доход, если такое вообще возможно. Тенгета… с ней ведь тоже были связаны воспоминания…

А затем случилось несчастье… Умерла бабушка. Мне пришлось выкупить ее землю. По-моему, я решила правильно. Я продала дом и продолжала гнать тенгету. Однажды я пошла в эту новую туристскую деревню. Ты там был? Сходи. Туда приходят женщины петь народные песни и танцевать для белых туристов. Им платят. Но это другая история… Так вот, там я нашла Ндери Ва Риеру… и немца, которого однажды встретила в Найроби. Я вдруг снова пережила страх той ночи. Я чуть не закричала, но потом поняла, что он меня не узнал. Он — один из владельцев туристской деревни. Там построены хижины — так, как они себе представляют наши хижины до прихода сюда европейцев. Своего рода музей… Я ушла, размышляя об этой странной встрече. Потом я разговаривала с Мзиго. Вышло распоряжение, что все пивовары и самогонщики должны иметь лицензию. Я думала, что Мзиго мне поможет, поскольку наше заведение мы продали ему. В конце концов в Илмороге могли ужиться два тенгета-бара. Он юлил, уходил от ответа. Затем дал мне прочитать какую-то бумагу. Я не очень хорошо знаю английский, но общий смысл все же уловила.

Соглашение, заключенное сего числа… между окружным советом Чири (именуемый в дальнейшем «инстанция, выдающая лицензии»), с одной стороны, и Международной компанией по производству спиртных напитков «Кения лимитед» (именуемая в дальнейшем «соискатель лицензии»), с другой стороны, при условии уплаты соответствующего взноса инстанция… предоставляет соискателю… лицензию на исключительное право производства тенгеты согласно патенту № РОБ 10000.

Директорами кенийского отделения фирмы оказались Мзиго, Чуи и Кимерия. Я думала, что этого удара судьбы мне не пережить. Не знаю, как я дошла до дому… Потом принялась думать. Кимерия, разбогатевший на пособничестве белым, когда он отвозил тела «мау-мау», убитых англичанами, до сих пор процветает, Кимерия, сломавший мою жизнь, унизивший меня тем, что заставил спать с ним во время похода в город… Этот самый Кимерия теперь один из тех, кто будет наживаться на экономическом прогрессе Илморога. Почему? Почему? — спрашивала я себя. Почему? Разве он не грешил столько же, сколько грешила я? И однажды ночью я открыла этот закон. Ешьте, или вас съедят. Если ты женщина, а это божья кара — родиться женщиной, то выбор у тебя простой: ты должна либо выйти замуж, либо стать шлюхой. Ешьте, или вас съедят. Я все больше убеждалась, что это так. Я решила действовать, построила этот дом. Отныне я ничего не дам бесплатно. У меня много комнат, много отдельных выходов, четыре двора… Я наняла молоденьких девушек. Это было нетрудно. Я обещала их обеспечить, а за это… я торгую ими. Какая разница, где льется твой пот — на плантациях, на фабрике, в постели? У меня есть девушки на любой вкус. Одни предпочитают маленьких, другие высоких, пожилых, религиозных, симпатичных, грубых, толстых, иностранок… Все у меня есть. А я? Я тоже! Себя я не пощадила… Это единственный способ посчитаться с Чуи, Мзиго и Кимерией… Они все бывают у меня. Я натравливаю их друг на друга. Это легко, потому что я принимаю только в назначенное время… Если случается какой-нибудь скандал, то девочки знают, что делать. И как ни странно, они за это платят, оплачивают свое соперничество. Каждый хочет, чтобы я была только с ним.

Для меня это игра… и деньги. Ешьте, или вас съедят.

Теперь я могу бывать где угодно… даже в их самых изысканных клубах. Им льстит, когда их видят со мной. И если я соглашаюсь провести с ними хоть один вечер, они щедро платят за это. Я должна быть тверда, это единственный способ выжить. Посмотри на Абдуллу. Торгует фруктами! Апельсинами, овчинами. Нет, я больше никогда не перейду в разряд жертв. Никогда. Никогда.

Последние слова она почти выкрикнула и тем закончила свою исповедь. Казалось, она отвечает себе самой на терзающие ее сомнения. Карега почувствовал эту неуверенность и поднял на нее свои внимательные глаза. Лицо ее было каменное, непроницаемое. Он чувствовал жестокую правду ее слов: ешьте, или вас съедят. Ведь и сам он все время сталкивался с этим после исключения из школы. Разве он не жил с этой правдой в Момбасе, Найроби, на чайных и кофейных плантациях? На пшеничных и тростниковых полях, на сахарном заводе? Это общество они построили после независимости, общество, в котором горстка черных, связанная общими интересами с Европой, продолжает колониальный грабеж народа, лишая его права жить, расти, дышать воздухом, наслаждаться солнцем.