Кровавые лепестки - [128]

Однажды вечером оркестр исполнил песню, сложенную самими музыкантами вскоре после их появления в Илмороге. Публика неистово аплодировала, свистела, подбадривая оркестр. Голоса певцов звучали задорно, весело, заразительно.

Моей подружкой

Была простая девчонка.

Она говорила,

Что я ей по вкусу.

Ради нее я взламывал сейфы

И попал за решетку.

Когда я вернулся,

Мне открыла дверь дама,

И господин толстобрюхий

Стоял у нее за спиной.

И она мне сказала,

Эта простая девчонка:

«Извините, я вас не знаю».

Серикали имебадилишва[32].

Случился переворот!

Хор замолк, и публика неистово рукоплескала и топала ногами. Встала Ванджа, попросила хор снова исполнить песню и начала танцевать — одна. Все смотрели на нее с изумлением. Они следили за изгибами ее тела, в каждом движении которого были наслаждение и боль, воспоминания и надежды, потери и находки, неутоленная страсть и желание. Оркестр, уловив настроение зала, играл неистово, точно стремясь разрушить барьер ее одиночества, ее тайной схватки с миром. Медленно и, конечно же, намеренно она двигалась в ту сторону, где сидел Мунира, а он вспоминал, как увидел ее танцующей под звуки музыкального автомата в Камирито, в баре «Сафари». Она замерла так же внезапно, как и начала свой танец. Подошла к возвышению, на котором расположился оркестр. Воцарилась тишина. Публика чувствовала: что-то случилось.

— Мои дорогие клиенты, я должна объявить вам, что тенгета-бар закрывается. Не будет больше ни жареной козлятины, ни оркестра. Таково решение окружного совета в Чири.

Она замолчала. Все не спускали с нее глаз, а она двинулась по пыльному полу туда, где сидел Мунира. Она остановилась и, обернувшись к оркестру, крикнула:

— Играйте! Пусть все танцуют сегодня! — И села рядом с ним. — Мунира, не хочешь ли ты завтра вечером навестить меня в моем новом доме?

Он еле совладал с собой. Наконец-то! Кончились годы ожидания. Вернулось прежнее времечко, что было до приезда Кареги, до открытия автострады и до всех тех перемен, которые нарушили мерный ритм жизни Илморога, того Илморога, в который он когда-то приехал учительствовать.

* * *

На следующий день он не мог вести урок. Не мог говорить. Не мог минуты усидеть на месте. Когда подошло время, он отправился к дому Ванджи; у него тряслись руки и гулко стучало сердце. Никто не был еще в ее новом доме, и он понимал, что ему оказана честь и предпочтение перед всеми остальными.

Он постучал. Ванджа ждала его. Она стояла посреди комнаты, залитой голубым светом. На мгновение ему показалось, что он попал не туда и женщина, стоявшая перед ним, — не Ванджа.

На ней была очень короткая юбка, и он сразу же ощутил неодолимый трепет. Губы чудовищно накрашены, глаза подведены ярко-синей краской. На голове пылающий факел рыжего парика. «Что это за игра?» — мелькнула мысль. Он вспомнил одно из многочисленных рекламных объявлений своей коллекции: «Хотите стать платиновой блондинкой?.. Покупайте импортные парики ручной работы из человеческого волоса!». Ванджа поистине обновила себя.

— Похоже, ты удивлен, мвалиму. А мне казалось, что ты всегда хотел меня, — сказала она неестественным, щебечущим голоском. Затем перешла на свой обычный, давно знакомый ему тон: — Потому ты его и прогнал, не так ли? Добился, чтоб его уволили? Слушай. Они лишили меня, то есть нас, права гнать тенгету. Окружной совет утверждает, что наша лицензия продана вместе со всем заведением. Они говорят также, что наше нынешнее помещение антисанитарно. Рядом будет туристский центр, и они считают, что ваш бар только отпугнет туристов. Знаешь, кто теперь владелец тенгеты? Знаешь, кто хозяин Центра природных ресурсов? А-а, ладно. — Она снова заговорила другим голосом: — Ну иди же, чего ты ждешь? — Он шел за ней следом, и они вошли в другую комнату, с широкой двуспальной кроватью, залитую красноватым светом. Мунира был как зачарованный. Злился на себя за то, что слова не может выдавить, но мощная сила толкала его к Вандже, в груди барабанило сердце. Но где-то глубоко внутри он чувствовал стыд и презирал собственную беспомощность.

Она медленно разделась и юркнула в кровать.

— Иди ко мне, милый, — проворковала она из-под простыни.

Он хотел было уже лечь с ней рядом, но она вдруг ледяным и даже угрожающим тоном сказала:

— Нет, мвалиму. В Кении ничто не дается бесплатно. Если хочешь, чтобы тебя классно обслужили, выкладывай сотню шиллингов.

Он подумал, что она шутит, но, когда потянулся к ней, она сказала, как отрезала:

— Это Новая Кения. Хочешь — плати. За постель, за свет, за мое время, за выпивку, которой я потом тебя угощу, за утренний завтрак. Все это стоит сотню шиллингов. Для тебя. По старой дружбе. Другим это обойдется дороже.

Он оторопел, ощутил резкую боль и унижение. Но отступить уже не мог. Тело ее притягивало как магнит.

Он вручил ей сто шиллингов. Смотрел, как она пересчитала деньги и сунула их под матрац. Его била дрожь. Желание пропало. Он стоял и пытался представить себе прежнюю Ванджу, ту, что плакала у себя в хижине, и лунный свет падал на ее заплаканное лицо. Она смотрела на него холодно, угрожающе и заговорила опять этим ненатуральным, глупым, соблазняющим голосом: