Кровавое дело - [45]

— Папаша держится того же мнения и писал по этому поводу господину Мегрэ, своему старинному другу и школьному товарищу.

— Получил ли он ответ?

— Да, и очень любезный. Я знаком с сыном господина Мегрэ: он моих лет и прекрасный юноша. Мы будем изучать право вместе.

— Превосходно! Я в восторге от твоих новостей. Через пять или шесть лет ты можешь стать помощником отца, а немного спустя и его преемником, чего он так страстно желает.

— Да, знаю, — с печальным вздохом ответил Леон. — Это любимая мечта папаши.

— И ты этого хочешь?

— Между нами, милая тетя, я несколько предубежден.

— Против должности нотариуса?

— Нет… против провинции.

— Какое нелепое предубеждение! В провинции живется очень счастливо. По меньшей мере так же счастливо, как и в Париже; здесь жизнь спокойнее и дешевле. Через несколько лет, когда ты будешь благоразумнее, я уверена, ты согласишься с моими словами. В Дижоне ты можешь составить хорошую партию.

— Так я и знал! — воскликнул Леон. — Хорошую партию! Денежки, не так ли, тетя? Много денег, поля и виноградники, пропасть виноградников, — это-то и составляет хорошую партию. Помимо этого нет счастья! В женитьбе сына нотариуса сердце не должно играть никакой роли! Вы одной школы с моим папашей!

— Милое дитя, не искажай моих слов, — возразила madame Фонтана. — Я убеждена, что состояние — не все в жизни; самый богатый брак не будет счастлив, если он заключен против влечения сердца.

Леон ударил в ладоши, как бы собираясь аплодировать.

— В добрый час, голубушка тетя! Очень рад слышать, что вы выражаете такие мысли, и напомню о них, когда придет нужда обратиться к вам за поддержкой.

— Тебе понадобится мое покровительство?

— Кто знает!

— Уж не подумываешь ли ты о женитьбе?

— В далеком будущем…

— Увлечение? — произнесла, улыбаясь, madame Фонтана.

— Нет, — живо возразил Леон, — не увлечение, а любовь, серьезная, настоящая…

— Школьная любовь, голубчик?

— Я уже не школьник, а скоро буду студентом.

— Ну, студенческая любовь.

— Я об этом поговорю с вами впоследствии, и, надеюсь, ваше мнение переменится. Теперь поговорим о вас. Я еще не спросил, как вы поживаете.

— Как видишь, очень хорошо.

— А ваши воспитанницы?

— По-прежнему примерны, настоящие ангелочки. Я только могу хвалить их. Какой-то счастливый случай сводит меня с образцами благоразумия!

После минутного молчания Леон спросил с видным колебанием:

— Как здоровье mademoiselle Эммы?

— Какая это Эмма? У меня много воспитанниц с этим именем. О которой же ты спрашиваешь?

— О mademoiselle Эмме-Розе… дочери madame Анжель.

— А! Об этой милашке! Она моя любимица. Без сомнения, я люблю всех своих учениц, чего они вполне и заслуживают, но больше всех — Эмму-Розу. Ангельская душа, золотое сердце, замечательный ум, просто совершенство во всех отношениях. Я не знаю в ней ни одного недостатка и заранее прихожу в ужас при мысли о том дне, когда меня известят о ее отъезде.

— Вам кажется, что madame Анжель не желает больше обучать свою дочь? — с живостью спросил Леон.

— Когда я виделась с нею, полгода назад, она не пришла ни к какому положительному решению. Если madame Анжель желает, чтобы Эмма-Роза проходила специальные предметы, то уже время приниматься за них.

— Так она уедет?

— К моему великому сожалению, по всей вероятности. Разлука меня глубоко опечалит… Невозможно выразить словами, как я сильно привязана к этой крошке. Я питаю к ней почти материнскую нежность.

— Ах, как я хорошо вас понимаю! — сказал с увлечением молодой человек. — Она так прелестна! Никогда, даже во сне, я не видал личика милее ее.

Madame Фонтана вздрогнула и посмотрела прямо в глаза своему племяннику.

— Какая пылкость! — прошептала она.

— Скажите лучше: энтузиазм, милая тетя, и сознайтесь, что он вполне понятен. Много раз я встречался в вашем присутствии с mademoiselle Эммой. Как, не будучи ни глухим, ни слепым — а от этого меня избавил Господь, — не восхищаться ее божественной красотой, невинной грацией, отсутствием малейшего кокетства, трогательным голосом, живым умом — всем тем, что прельщает, волнует и что невозможно забыть, увидев хоть раз?

Madame Фонтана подняла руки к потолку.

— Да простит мне Бог! — воскликнула она. — Теперь я понимаю, почему ты закидывал меня кучей вопросов об Эмме-Розе и ее матери! Ты справлялся о положении в свете madame Анжель и о ее состоянии. Я считала тебя просто любопытным, но теперь вижу, любезный племянник, что ваше предполагаемое любопытство скрывало совсем другое, не правда ли?

Честность и искренность были в основе характера Леона. Он ненавидел ложь и, не колеблясь, ответил:

— Вы не ошибаетесь, тетушка.

— Ты любишь эту молодую девушку?

— Да!

— То есть ты воображаешь, что любишь.

— Я люблю ее страстно и чувствую, что эта любовь будет единственной в моей жизни. Если признание вырвалось у меня сегодня, то только потому, что вы заговорили об Эмме в таких лестных выражениях, что я не удержался… Вы сказали, что питаете к ней материнскую привязанность, так вы должны быть счастливы, узнав про мою любовь, — ведь я почти ваш сын!

— Я не могу быть счастлива — ты располагаешь свободно своей личностью в слишком молодые годы. Твой возраст полон иллюзий: воображают, что сердце отдали навеки, но скоро убеждаются в ошибке.