Кровавая Мэри - [30]
Достал мобильник и набрал номер. Как только она включилась, не здороваясь, спросил:
— Где вы?
— У вас в кабинете. Жду указаний моего шефа.
— Не называйте моего имени — я скрываюсь от Рыбомяса. Метро «Аэропорт», кафе «Муму» знаете?
— Да.
— Две остановки, прямая ветка. Жду!
Она появилась минут через двадцать. «Спешила!» отметил он, и от этого на душе полегчало.
— Я вам кофе принёс. — Указал на чашечку, накрытую блюдцем, чтобы не остыла.
— А себе?
— Я уже три чашки выпил, чтоб завестись.
— И представляю, сколько коньяка!
— Я никогда не опохмеляюсь. Больше того, после перепоя я спиртное ещё долго в рот не беру. Клянусь, я вдребезги трезв!
— Как долго?
— До вечера.
Она рассмеялась.
— У вас железная сила воли.
— К сожалению, не всегда. Поэтому простите меня за вчерашнее. Я бываю хамом, и потом очень этого стыжусь.
— Не мучайте себя: я уже всё забыла.
— Забыли?.. Мне очень жаль… И даже обидно… Ладно, перейдём к делу…
— Можно, я выскажу свои соображения?.. — опередила она его. Он кивнул — Вы посмеивались над моим увлечением детективами. но там не всё глупо. Хорошие детективы опираются на практику следователей… А практика учит: если упёрся в тупик, отойди назад и ищи другой путь. Вот я и думаю, что нам надо…
— Тиночка, — теперь он прервал её, — вы читали хорошие детективы. Я их не читаю, но тоже пришёл к такому же выводу.
И он поделился с ней своими размышлениями и пересказал беседу с Голицыным. Она слушала его с радостным удивлением. Потом не выдержала:
— Борис, вы когда-то сказали, что я — умница. Можно, я верну вам этот комплимент?
— Я от вас готов принять всё, даже комплименты!.. Но только после того, как убедимся, что мы на правильном пути… А сейчас — не будем терять время!.. Я мчусь на фирму, продавшую автомобиль, а вы едете в офис Бурцева, отсматриваете вчерашние записи камеры слежения в промежутке от одиннадцати до тринадцати часов, опрашиваете всех сотрудников: может, кто-то вспомнит курьера, который принёс письмо для Дуклера — это была бы хорошая ниточка… По окончании сообщите, я за вами заеду. Если позвонят от Рыбомяса, вы выполняете моё задание, а я кого-то преследую, догоняю, убиваю — придумайте сами… Потом явимся к нему с повинной…
Они вышли из кафе. Прежде, чем она нырнула в подземный переход. он остановил её. подошёл вплотную, посмотрел в глаза и. до удивления робко, спросил:
— Могу я надеяться, что когда-нибудь вы повторите своё предложение попить у вас кофе?..
Вместо ответа, она вдруг чмокнула его в щеку, рассмеялась и застучала каблуками по ступенькам перехода. А он остался стоять с какой-то блаженной улыбкой. Если бы он сейчас увидел эту сцену со стороны, то, конечно, высмеял бы себя и обозвал желторотым гимназистиком, которого впервые в жизни поцеловала девушка.
Ефим Евсеевич Сквирский когда-то жил в Одессе. Во время службы в армии был послан в Афганистан, вернулся с войны инвалидом и устроился сторожем на мясокомбинате. Там он периодически напивался до состояния негодования и делал сотрясение мозга каждому, кто попадался в радиусе действия его левой руки — правой у него не было.
В трезвом же состоянии Ефим был тих и заботлив. Во дворе его считали хорошим семьянином: жене Зосе он приносил цветы, с детьми был ласков, дочку называл Сюсенька, а сына — Идиётиком.
— Идиётик, мама дома? — открывая входную дверь, вопрошал он.
— Она лежит на тахте, голая.
— Хорошо, пусть остынет.
Работая на мясокомбинате. Ефим по ночам, при помощи специально сооружённой катапульты, перебрасывал через забор по несколько килограммов мяса, колбасы и ветчины. Днём он этим торговал, приходил в научно-исследовательские институты, где у него были постоянные покупатели, расстёгивал брюки и вытаскивал из штанин несколько палок дефицитной копчёной колбасы. Так продолжалось много лет, пока однажды катапультированный свиной окорок не сбил с ног проходящего мимо забора милиционера.
Выйдя из тюрьмы, где он просидел полгода, пока Зося его не выкупила. Ефим устроился обмывать покойников — это был хороший заработок, но не регулярный. Поэтому, когда он шёл по улице. то на каждого встречного старичка смотрел с нескрываемым упрёком, мол, почему тот задерживает его зарплату.
И тут пришло неожиданное известие: умерла Зосина тётя-москвичка, у неё не было других родичей, и она завещала им свою двухкомнатную кооперативную квартиру в районе Лионозово.
Такой случай нельзя было упустить, и семья стала поспешно готовиться к переезду.
— Мои дети заслужили право быть столичными! — объяснял Ефим свою измену Одессе.
В Москве бушевала перестройка, жить становилось всё трудней и трудней, его инвалидная пенсия сейчас совсем обесценилась, хотя и до этого, как комментировал Ефим Евсеевич, её хватало только «на кушать через день».
— Они думают, если у меня меньше тела, мне надо меньше пищи!
В Москве его заманивали в разные многообещающие авантюры, но он решил больше не рисковать. И напиваться перестал: сказался возраст и уже не очень здоровое сердце. Он нашёл себе спокойный и безопасный заработок: ранним утром приезжал на один из Московских вокзалов и занимал двадцать ячеек камеры хранения. Ждал когда набегут транзитные пассажиры, и «уступал» каждому по ячейке, говорил цифровой код и получал за это денежную благодарность. Вообще, в столице ему сразу повезло: директор ближайшего универмага оказался тоже бывшим одесситом. Ефим подружился с ним, и у него появился ещё один способ подработать: он «продавал слово» — этот заработок мог родиться только в Советском Союзе в условиях вечного дефицита: Ефиму платили за то, что он сообщал, когда завезут импортные сапоги, или ковры, или колготки. Своих клиентов предупреждал по телефону:
