Кровавая луна - [3]

Наконец он поднялся на ноги. Идти было трудно, при каждом шаге стреляющая боль пронизывала все его внутренности, поднимаясь до самой груди. Он ощупал лицо, покрытое чем-то засохшим. Кровью, наверное. И принялся яростно тереть щеки рукавом, так что по коже побежали свежие струйки крови. От этого ему стало легче. Он вспомнил, что не заплакал, не унизил себя слезами. Стало еще легче.

В большом квадратном дворе дети из младших классов играли в салочки. Поэт медленно пересек двор, каждый шаг оборачивался пыткой. До него не сразу дошло, что по ногам бежит теплая жидкость. Он завернул правую штанину и увидел носок, пропитанный кровью, смешанной с чем-то белым. Сняв носки, он дохромал до выложенного мрамором «Коридора славы», запечатлевшего спортивные достижения школьных команд, и вымазал кровью высеченные золотом по мрамору надписи вдоль всего коридора – от «Афинян» 1963 года до «Дельфийцев» 1931 года. В башмаках на босу ногу поэт вышел через южные ворота школы на Гриффит-парк-бульвар. В голове крутились обрывки стихотворных строк и нежных рифм, предназначенных для возлюбленной.

Увидев цветочный магазин на углу Гриффит-парк и Гиперион-стрит, он понял, что туда-то ему и надо. Страшно было даже подумать, чтобы с кем-нибудь заговорить, но, собрав в кулак всю свою волю, он вошел, купил дюжину красных роз и велел послать их по заветному адресу. Этот адрес он знал наизусть, но никогда не посещал. Выбрав карточку без надписи, он нацарапал на оборотной стороне несколько слов о том, что любовь вплетена в его кровь. Потом вложил карточку в коробку с розами, и цветочник заверил его, что посылку доставят в течение часа.

Поэт вышел из магазина. Оставалось еще два часа до темноты, а идти было некуда. Эта мысль привела его в ужас. Он попытался сочинить оду угасающему дню, уничтожающему страхи, но разум отказывался ему служить. Его опасения переросли в панику, он рухнул на колени, рыдая в поисках единственного слова, которое могло бы все исправить, все вернуть назад.

Глава 2

Двадцать третьего августа 1965 года, когда Уоттс[2] взорвался в дыму и пламени, Ллойд Хопкинс строил из песка замки на пляже в Малибу. Мысленно он заселял их членами своей семьи и персонажами, рожденными его гениальным воображением.

Вокруг долговязого двадцатитрехлетнего Ллойда собралась целая толпа детишек. Они жадно наблюдали за строительством, но не вмешивались, испытывая инстинктивное почтение к великому уму, который угадывали в этом высоком молодом человеке, чьи руки с удивительной ловкостью лепили подъемные мосты, рвы и крепостные стены. Ллойд ощущал странное единение с детьми и со своим разумом, который воспринимал как некую отдельную сущность. Дети следили за ним, и он чувствовал их нетерпение, их желание быть рядом, интуитивно понимая, когда надо улыбнуться или пошевелить бровями, чтобы они остались довольны, а он мог вернуться к своей подлинной игре.

Его предки, ирландские протестанты, сражались со старшим слабоумным братом Томом за власть над замком. Это была битва между верными лоялистами прошедших веков и придурком Томом, стоявшим во главе военизированных экстремистов. Экстремисты считали, что всех негров надо отправить обратно в Африку, а шоссейные дороги должны перейти в частное владение. Им временно удалось взять перевес: у Тома на заднем дворе был собран внушительный арсенал ручных гранат и автоматов. Но преданные своему делу лоялисты держались мужественно и сражались доблестно, а Том и его банда были трусами. Под предводительством будущего полицейского офицера Ллойда Хопкинса ирландский отряд овладел ситуацией и обстрелял огненными стрелами арсенал Тома. Метко пущенная стрела вызвала взрыв. Ллойд вообразил вздымающиеся над песком языки пламени и в десятитысячный раз за этот день спросил себя, каково будет в академии. Труднее, чем на подготовительном обучении? Наверно, труднее, ведь Лос-Анджелес был по уши в неприятностях.

Ллойд вздохнул. Он со своими лоялистами одержал победу в бою, и его родители, необъяснимым образом обретшие ясность ума, пришли на берег похвалить своего сына-триумфатора и облить презрением проигравшего.

– Против мозгов не попрешь, Дорис, – сказал его отец матери. – Хотел бы я, чтобы это было не так, но мозги правят миром. Выучи другой язык, Ллойди, пусть Том общается со своими подонками на птичьем жаргоне, а ты умеешь разгадывать загадки. Ты правишь миром.

Его мать молча кивнула: инсульт лишил ее возможности говорить.

Том злобно надулся, переживая свое поражение.

Откуда ни возьмись послышались звуки музыки. Ллойд с большим трудом заставил себя повернуться в сторону хриплого, дребезжащего шума.

Маленькая девочка держала радиоприемник, прижимая его к себе, как младенца, и пыталась подпевать. Стоило Ллойду увидеть девочку, и сердце его растаяло. Малышка же не знала, как он ненавидит музыку, как она подрывает его мыслительный процесс! С такой крохой надо действовать помягче. Впрочем, он всегда обращался мягко с женщинами всех возрастов. Ллойд поманил к себе малышку и заговорил ласково, хотя голова болела все сильнее:

– Тебе нравится мой замок, милая?