Кровавая графиня - [49]
Это напоминание больно кольнуло отца, и потому он решительно возразил:
— Ни в какие Чахтицы ты сейчас не поедешь. А захочешь — утром, сделай милость, поскачи.
В земанском доме все уже дышало сном, только Эржика тревожно ворочалась на постели. В полудреме ей мерещилось, что ватага пандуров и гайдуков одолевает сопротивляющегося изо всех сил Дрозда, связывает его, а затем ломает на колесе. Она испуганно соскочила с постели и удивилась, увидя, как ярко светит на дворе луна, каким чистым сиянием заливает она дом и сад вокруг него.
Она долго стояла в задумчивости у окна, потом открыла потихоньку дверь и прокралась в комнату к Михалу. Так же бесшумно открыла она и закрыла его дверь и шепотом позвала:
— Михал!
Но девятнадцатилетний юноша спал крепким сном молодости. Когда она легонько потрясла его за плечо, он передернулся, словно его сбросили с огненного коня, на котором он во сне спешил в страну сказок.
Он испуганно сел, но тут же рассмеялся.
— Это ты, Эржика? Что случилось?
И, увидев ее лицо, светившееся нежной бледностью, яркие глаза, казавшиеся бесконечно глубокими, черные, как вороново крыло, волосы, ниспадавшие ей на плечи и грудь, он не смог сдержать восторга:
— Как ты прекрасна, Эржика!
Она лихорадочно схватила его за руку, сжала ее в горячечных ладонях и прошептала:
— Михал, скажи, ты настоящий мой брат и любишь меня?
Он почувствовал, что у нее трясутся руки и дыхание опаляет жаром.
— Что случилось, Эржика? К чему эти странные вопросы о таких естественных вещах?
— Скажи мне, действительно ли ты меня любишь?
Он обнял ее и поцеловал в лоб.
— Я люблю тебя больше всего на свете, Эржика!
— А если бы я попросила тебя доказать свою любовь, ты сделал бы это?
— Конечно.
— Без всякого промедления?
— Без промедления.
— Тогда седлай коня, возьми оружие и едем со мной!
— Но куда, Эржика?
— Спасать моего любимого!
— У тебя есть любимый?
— Есть! — Слезы заволокли ей глаза. — Есть, но его, возможно, уже убили или бросили в тюрьму…
— У тебя есть любимый… — прошептал Михал, словно не мог в это поверить, и странная тоска сжала ему сердце.
— Не осуждай меня, Михал, и не сердись на меня. Никому на свете я бы в этом не призналась. Ты всегда понимал меня. Поймешь и сейчас.
— Но кто он, твой любимый? — нетерпеливо прервал он ее.
— Разбойник, — едва слышно проговорила она.
— Разбойник? — переспросил он в ужасе. Ничего страшнее этого она не могла ему сообщить.
— Андрей Дрозд? — спросил он вдруг, и в голосе его прозвучало странное облегчение.
— Андрей Дрозд!
Михал Приборский, как и любой земан, негодовал на разбойников, презирал их. Один Андрей Дрозд был для него исключением. В глубине души он восторгался необыкновенной его силой и смелостью. Теперь признание Эржики уже не вызывало в нем такого ужаса, напротив, оно только усиливало его восхищение этим отважным силачом. В памяти всплыло все, что он слышал о нем, и разбойник как бы даже вырос в его глазах. Он поймал себя на том, что завидует ему, его могучей стати, смелости, силе, молве, окружавшей его имя.
— А он любит тебя? — спросил он наконец.
— Не знаю, — ответила она дрожащим голосом, и слезы, которые она весь вечер старалась сдержать, хлынули ручьем.
— Не плачь, Эржика, — успокаивал ее Михал. — Невозможно, чтобы кто-то не ответил любовью на твою любовь…
Она и сама не понимала, почему плачет. Должно быть, потому, что сердце было переполнено чувствами, а плач давал им выход.
Слова Михала помогли ей не пасть духом.
Вытирая слезы, она рассказала брату о встрече на опушке леса. В точности, со всеми подробностями, и о событиях во дворе замка: как Андрей Дрозд предстал перед чахтицкой госпожой с посланием Яна Калины, один, с голыми руками, как играючи разорвал веревки, опутавшие его, и, пока били тревогу, ускакал на Вихре.
Ее воспоминания были полны восторга.
— Едем не мешкая! — воскликнула она.
— Едем, — согласился Михал, готовый схватиться хоть с семиглавым драконом. Он мечтал о волнующих приключениях и хотел доказать Эржике, что он не сопливый трусишка, а смелый и мужественный парень. Его опьяняла мысль, что он станет спасителем непобедимого Андрея Дрозда, что в последнюю минуту вырвет его из рук врага. Он обязательно спасет его!
Уже минуту спустя он приказал в конюшне заспанному батраку седлать коней для себя и для Эржики. Точно вор, прокрался он в отцовскую оружейную, взял четыре пистолета и сунул их за пояс.
Во дворе Эржика любовно оглядела богатырскую стать брата и с восхищением обнаружила за его поясом четыре пистолета.
— Ты словно рыцарь, устремляющийся в бой! — не смогла девушка сдержать восторга.
— Смотри держи язык за зубами! — пригрозил Михал батраку, своему сверстнику, который боролся с искушением разбудить старого хозяина и сообщить ему о ночной прогулке дочери и сына. — Скажешь отцу хоть слово о том, что нас не было ночью дома, — я тебя отколочу.
Батрак пожал плечами и исчез в конюшне.
Эржика пришпорила коня, Михал понесся за ней. В езде она опережала его. Он с восторгом любовался, как она уверенно сидит в седле, как знает каждую тропу, каждую стежку в округе. Остров, Очков, Корытное, Подолье, Частковцы, Желованы, деревни, которые они пересекали или близ которых скакали, оставались позади, чернея в ночи.
Эта книга является 2-й частью романа "Нити судеб человеческих". В ней описываются события, охватывающие годы с конца сороковых до конца шестидесятых. За это время в стране произошли большие изменения, но надежды людей на достойное существование не осуществились в должной степени. Необычные повороты в судьбах героев романа, побеждающих силой дружбы и любви смерть и неволю, переплетаются с загадочными мистическими явлениями.
Во второй книге дилогии «Рельсы жизни моей» Виталий Hиколаевич Фёдоров продолжает рассказывать нам историю своей жизни, начиная с 1969 года. Когда-то он был босоногим мальчишкой, который рос в глухом удмуртском селе. А теперь, пройдя суровую школу возмужания, стал главой семьи, любящим супругом и отцом, несущим на своих плечах ответственность за близких людей.Железная дорога, ставшая неотъемлемой частью его жизни, преподнесёт ещё немало плохих и хороших сюрпризов, не раз заставит огорчаться, удивляться или веселиться.
Герой этой книги — Вильям Шекспир, увиденный глазами его жены, женщины простой, строптивой, но так и не укрощенной, щедро наделенной природным умом, здравым смыслом и чувством юмора. Перед нами как бы ее дневник, в котором прославленный поэт и драматург теряет величие, но обретает новые, совершенно неожиданные черты. Елизаветинская Англия, любимая эпоха Роберта Ная, известного поэта и автора исторических романов, предстает в этом оригинальном произведении с удивительной яркостью и живостью.
В книге впервые публикуется центральное произведение художника и поэта Павла Яковлевича Зальцмана (1912–1985) – незаконченный роман «Щенки», дающий поразительную по своей силе и убедительности панораму эпохи Гражданской войны и совмещающий в себе черты литературной фантасмагории, мистики, авангардного эксперимента и реалистической экспрессии. Рассказы 1940–50-х гг. и повесть «Memento» позволяют взглянуть на творчество Зальцмана под другим углом и понять, почему открытие этого автора «заставляет в известной мере перестраивать всю историю русской литературы XX века» (В.
«…Я желал бы поведать вам здесь о Жукове то, что известно мне о нем, а более всего он известен своею любовью…У нас как-то принято более рассуждать об идеологии декабристов, но любовь остается в стороне, словно довесок к буханке хлеба насущного. Может быть, именно по этой причине мы, идеологически очень крепко подкованные, небрежно отмахиваемся от большой любви – чистой, непорочной, лучезарной и возвышающей человека даже среди его немыслимых страданий…».
Книга посвящена одному из самых деятельных декабристов — Кондратию Рылееву. Недолгая жизнь этого пламенного патриота, революционера, поэта-гражданина вырисовывается на фоне России 20-х годов позапрошлого века. Рядом с Рылеевым в книге возникают образы Пестеля, Каховского, братьев Бестужевых и других деятелей первого в России тайного революционного общества.