Кровать с золотой ножкой - [51]

— Вы что себе позволяете? Что вам нуж-но… — Теперь уж Леонтиной овладела настоящая ярость, голос дрожал, срывался.

Придвинувшись к ней, незнакомец плечом давил на притворенную дверь. И казалось, весь он пышет влажным дымом, как на полном скаку остановленный паровоз.

— Золотце, мне нужен керосин.

Размахнувшись, Леонтина закатила ему такую оплеуху, что у самой пальцы обожгло и локоть онемел. Щека у мужчины — и это она почувствовала — была колюча, как терка. От удивления и боли закрыла глаза, почему-то решив, что, когда их откроет, в дверях уже никого не будет. А незнакомец как стоял, так и остался стоять и смотрел на нее почти с восторгом! Пока Леонтина соображала, что делать дальше, он склонил свою втянутую в плечи белобрысую голову, сгреб пятерней ее по-прежнему зудящие от боли пальцы и поцеловал их с неторопливой нежностью.

Этого оказалось достаточно. Леонтина поняла, что встретилась с капитаном Велло. И хотя тотчас обнаружился разлад между действительностью и досужими россказнями, Леонтина ничуть не была разочарована. С желторотым юнцом Валентино у капитана Велло не было ни малейшего сходства. Кожа грубая, лоб в морщинах, замызганная клетчатая рубаха до пупа расстегнута, грудь в седых волосах. Наивная Эрмина из парикмахерской! Не цветочными и парфюмерными запахами пахло от него, а терпким мужицким потом, распаренной резиной сапожищ, водкой, табаком и смазочными маслами. Красавцем его никак не назовешь. Увесистый подбородок, губы толстые, набрякшие веки, казалось, прикрывали глубоко посаженные глаза — взгляд какой-то медвежий.

У Леонтины в ушах зазвенело, будто она сама получила пощечину. Настороженным, по любви исстрадавшимся бабьем чутьем поняла, что встреча эта способна жизнь перевернуть; пришел ее час — долгожданный, желанный. Мгновение могло наполнить смыслом пустой никчемный век, нет, не ошиблась она, когда-то пустившись в обратный путь. Это он!

Хотя, все поняв, и осознав, Леонтина тем самым как бы сошла с неприступных крепостных валов, чтобы с распущенными волосами и склоненной головой выйти навстречу капитану Велло, внешне она сумела сохранить горделивую осанку. Но это была игра, и Велло, мужчина бывалый, не мог того не заметить.

— Вы наглец!

— Не надо преувеличивать. Я пострадавший. Наглец тот тип, что в моей лодке продырявил бак с керосином.

— В вас стреляли?

Сорвавшийся вопрос с такой очевидностью выдал ее волнение, что Леонтина невольно вздрогнула и, чтобы окончательно не выпасть из взятий роли, добавила как можно строже:

— Надо полагать, не без причины…

— Причина, золотце, была, как можно без причины. А в результате радость обоюдная. Он рад, что пострелял, я рад, что в мясо не попал.

— Ну, знаете… Послушаешь вас, мурашки по спине забегают.

— А я бы не сказал, что ты выглядишь шибко перепуганной.

Он был очень коварен, этот Велло с раскосыми медвежьими глазами. Словцо «выглядишь» он самую малость выделил, а между тем в точку угодил, ибо не найдется в мире женщины в возрасте от десяти до семидесяти, которая, стоя перед мужчиной в ночной рубашке, смогла бы равнодушно выслушать замечание о том, как она выглядит. Леонтина попыталась взглянуть на себя со стороны. Разумеется, глазами капитана Велло. В самом деле вид у нее просто epatur{10}. Волосы всклокочены; пока спускалась по лестнице, не мешало бы раз-другой пройтись гребенкой.

Зато рубашка была на ней безукоризненная, с модным вырезом на груди, и очень ей шла.

Она поплотнее закуталась в наброшенный на плечи халат и, немного помедлив, просунула голые руки в свободно болтавшиеся рукава. Теперь она в самом деле оробела. Точнее сказать, ее принужденность была несколько печального свойства. Да, у нее не было причин стыдиться своей фигуры. Портниха, снимая мерку, не уставала расточать ей комплименты, а Мария, банщица, всегда у нее допытывалась, не принимает ли она молочные ванны. И все же было грустно. Потому что он ее не видел такой, какой она могла бы когда-то предстать перед ним. Годы безвозвратно потеряны, растрачены впустую. Какая страшная ошибка — позволить ослепить себя богатством, добром! Нежности, человеческой теплоты она не видала от Алексиса. Он ею пользовался точно так же, как своим седлом, своими рукавицами, бездумно, бесстрастно, потребительски.

— Хорошо, — сказала Леонтина, — пусть будет по-вашему. Где бидон?

— Золотко… — капитан Велло, похохатывая в полутьме прихожей, еще раз взял пальцы Леонтины и поднес к губам. — Керосин мне нужен не для коптилки. Для моторной лодки. Полную бочку.

— Хорошо, полную бочку. А как вы ею распорядитесь? Чтобы поднять, потребуется три-четыре мужика.

— Это моя забота.

Бочки стояли под навесом. Капитан схватил за кран первую попавшуюся, звучно крякнул и, опрокинув бочку на землю, покатил к воротам. Леонтина, не спуская с него глаз, шла за ним как на привязи.

— Ах да! — немного погодя капитан распрямился, морщась и растирая крестец. — Я, золотце, сейчас не при деньгах. Считай, свое сердце тебе в залог оставляю.

Той ночью Леонтина уже не сомкнула глаз, потому что скрывшийся в темноте с полной бочкой керосина Велло никуда от нее не ушел. Это была ночь необычайных превращений. И если, когда она вновь очутилась в кровати, ей только померещилось, что за окном подули по-весеннему теплые ветры и зазвучали клики пролетных гусей, зажурчали оттаявшие ручьи, то утром Леонтина совершенно точно знала: ее пришедшая с таким опозданием любовь половодьем обступила дом, все вокруг превратив в неоглядный, ослепительно ясный и гулкий от эха простор, где лишь отдельные уцелевшие вехи напоминали о закономерностях и связях затонувшего мира.