Кровь Заката - [129]

Старый Медведь в иссеченных доспехах кое-как пристроил разболевшуюся ногу на кипу веревок и, насупясь, смотрел в угол, где не было ничего, кроме крысиной норы, обитатели которой, похоже, не спешили познакомиться с захватчиками их вотчины. Леон сидел рядом с отцом, и на его резковатом лице не читалось ничего, кроме бесконечной усталости. Габладор пытался молиться, Жарвье Эдмон не видел, его загораживали какие-то бочонки, Иданнэ и Валлок сидели, откинув головы назад, то ли спали, то ли делали вид.

Время шло медленно, пламя стоящих перед стражниками свечей словно бы замерло, Эдмон бездумно следил за желтеньким слабым огоньком. О смерти отца он уже знал, но не верил. Нет, умом он понимал все, но в шестнадцать лет больше доверяют сердцу, а сердце отчаянно противилось самой мысли о том, что герцог мог умереть. В подвале было сыро и холодно, сваленные в кучу вещи в полутьме казались скарбом какого-то сумасшедшего колдуна. В углах пряталась темнота, Эдмон никогда не боялся ночи, но сейчас ему было не по себе, да и холод давал себя знать все сильнее и сильнее.

Если так пойдет и дальше, утром они все будут стучать зубами, пусть и не от страха. Так вот какие они, плен и поражение! Холод, пыль и пустота в душе. Ни отчаянья, ни ярости, ничего, даже страха и того нет. Если так просидеть всю ночь, к утру перестанешь понимать, на каком ты свете. Сколько же времени прошло? Свечка сгорела едва ли на треть. Эскотец в полосатом плаще с ненавистью посмотрел на Эдмона, наверное, тоже замерз. Но сторожей через ору-другую сменят. Может быть, если закрыть глаза, время пойдет быстрее? Эдмон попробовал. Лучше не стало, но он стоически боролся с желанием посмотреть, сколько же осталось от проклятой свечки. Вроде бы такой хватает на ору с четвертью.

Потом раздался какой-то шум, дверь с треском распахнулось, вошли эскотцы и с ними длинный и тощий клирик-никодимианец, похожий со своей тонзурой, обрамленной длинными сероватыми космами, на облетевший одуванчик. Полосатики[102] принялись деловито сгребать к стенке всяческое старье, освобождая место. Затем втащили плетенный из ивняка стул. Клирик немедленно уселся, торопливо раскрыл потрепанную Книгу Книг и уткнулся в нее унылым грушевидным носом. Вряд ли в скачущей полутьме он мог разобрать хоть слово, скорее всего просто прятал взгляд. Один из стражников, рыжий румяный детина лет тридцати, случайно попавшийся на глаза Эдмону, торопливо отвернулся. Наверное, это что-то значило, но странная летаргия, охватившая юношу после боя, помешала ему задуматься и о том, что тут делает клирик, и зачем разгребли вековой хлам. На лестнице опять зашумели, и Эдмон почти с раздражением посмотрел на входящих.

Это были эскотские латники, тащившие чье-то неподвижное тело, которое они почти бросили на грязный пол и тут же вернулись за вторым. Так вот зачем понадобился клирик, невиданная роскошь после учиненной бойни! Эскотцы, освободившись от своей ноши, торопливо вышли. Последний обернулся, воткнул в груду мусора факел и захлопнул тяжелую дверь. Клирик, не поднимая глаз, шевелил губами. Молился. Стражники, словно съежившиеся, совсем вжались в стену. Было так тихо, что шевельнулись обитатели крысиной норы.

Эдмон понимал, что нужно встать и подойти к убитым, но продолжал неподвижно сидеть на своем бочонке, и, похоже, не он один. Первым опомнился Иданнэ. Стройный и гибкий, как все в этом роду, он, несмотря на мучившую его рану, грациозно поднялся со своего непрезентабельного седалища и подошел к распростертым на полу телам. Эдмон видел, как виконт молча встал на колени и попытался положить руки мертвеца вдоль тела, как того требовал обряд. Словно проснувшийся, клирик вскочил и принялся бестолково помогать.

– Эдмон, – голос Старого Медведя доносился словно бы издалека, – это они?

Юноша покорно встал и подошел. Иданнэ и клирик отодвинулись, освобождая место. Первым лежал Рауль, чуть дальше – отец. На его лице застыло то непроницаемое выражение, которое чужому показалось бы высокомерным. Убийцы наверняка видели в нем гордость и вызов. Что ж, это хорошо, пусть запомнят его непобежденным, но Эдмон прекрасно знал, что это маска. Маска, которая надевалась, когда отец узнавал что-то особенно неприятное. Конечно, он не боялся, хоть и понимал, что его ждет, что их всех ждет…

Эдмон не мог отвести взгляда от слегка нахмуренных темных бровей, от золотистых прядок, падавших на лоб. Ран и синяков на лице не было, единственная рана от меча барона Эжа была в груди. Эдмон слышал, что говорили эскотцы. Он вырос на севере и понимал их грубое наречие. Никто из них не верил, что барончик победил Тагэре в честном бою. Суеверные по натуре, полосатики предполагали какую-то колдовскую каверзу, возможно, так оно и было.

Юноша вздохнул. Как бы то ни было, отец уже мертв, и погиб он сражаясь. Им же еще предстоит умереть. Агнеса озаботилась предупредить их о завтрашней казни. Видимо, чтобы сломать. Для того же сюда принесли и тела отца и Рауля, рядом с которыми сейчас сидят Этьен и Леон. Таков обычай. Ночь рядом с покойным проводят лишь самые близкие, правда, проводить их самих, похоже, будет некому. Казнь и плен – самое страшное, что может произойти с человеком. Эдмону хотелось верить, что он выдержит, но ему было страшно. Очень страшно. В бою, когда рядом, словно призраки, мелькают люди и лошади, кто-то кричит, кто-то ругается, кто-то и вовсе орет какую-то дикую песню, все иначе. Но пройти со связанными руками сквозь строй торжествующих врагов, выслушать то, что они называют приговором, присутствовать при собственном отпевании, а затем ждать, когда дойдет очередь и до тебя… Только бы не сломаться!