Кровь тамплиеров - [32]

— Что это значит? — вырвалось у Давида, близкого к состоянию паники, в то время как его взгляд метался между клинком, который он держал в руке и мечом темноволосого, метался, как взгляд детеныша косули, загнанного в теснину между двумя волками, уже включившими его в свое меню и готовыми разорвать его на подходящие по размеру кусочки.

Снова все решил рефлекс, не раз уже спасавший ему жизнь. Прежде чем он выговорил последнее слово, Арес очутился возле него одним прыжком, достойным антилопы, и уверенно, целеустремленно опустил на него свой меч. Давид успел остановить чужой клинок своим оружием, как ему показалось, всего в миллиметре от собственной головы, но его визави ударил с новой силой, причинившей ему ужасную вибрирующую боль, распространившуюся от отчаянно сжимавших рукоять меча рук по всему телу.

— Проклятие! Что все это значит? — повторил Давид в отчаянии. Эти слова вырвались из его горла истерическим визгом.

Прежде чем снова с улыбкой повернуться к своей жертве, Арес обменялся с красавицей скупым взглядом, значения которого Давид не понял.

— Ты скис, малыш? Давай, бери меч и атакуй меня!

Если до этого момента Давид был в отчаянии и в сплошном тумане, то наглый тон противника действительно пробудил в нем гнев, который до сих пор прятался за безграничным страхом. В его душе снова ожил маленький цербер[12] — тот, что раздробил нижнюю челюсть Франку. Конечно, он скис. Но даже если ему суждено умереть, он, по крайней мере, не умрет без боя, подумал Давид, одержимый внезапным приступом самоубийственной мании величия. Он решительно ринулся на темноволосого, поднял меч кверху и… почувствовал, как клинок противника по самую рукоять вонзился в нижнюю часть его живота, чтобы, проткнув насквозь, выйти из спины.

С визгом отбежал назад адский пес, скрывшись в недоступных глубинах подсознания. Давид замер посреди движения и без волнения смотрел вниз на рукоятку меча, которую Арес все еще с улыбкой сжимал в руке. Тенниска юноши пропиталась темной кровью и подтверждала то, что фактически с ним случилось и что он ощущал: в его живот был воткнут более длинный, чем рука, стальной клинок. Давид опустил оружие и поднял голову, чтобы в полной растерянности взглянуть на темноволосого.

— У него действительно особая, наша кровь, — услышал он слова, с которыми Арес обратился к молодой женщине, одновременно вытаскивая свой меч из живота Давида. — Но он должен еще многому научиться.

Юноша вскрикнул. Эту ужасную, зарывшуюся в кишки боль не смог бы прервать самый сильный шок на свете. Давид не знал, что Гунн подразумевал под своими словами, но он не верил, что это играет какую-то роль. Арес его убил, вот что он понял, падая на колени, когда зал закружился вокруг него и начал расплываться перед глазами. Чему он должен научиться? Что имел в виду Арес? В этой жизни у него больше такой возможности не будет.

Даже в уединенном монастырском интернате, в котором Давид вырос, от него не укрылось, с какой сумасшедшей скоростью развивается в наше время технический прогресс. Монастырь тоже оказался не совсем в стороне: в старой библиотеке стоял персональный компьютер с дисководом для компакт-дисков и доступом в Интернет. Многие из монахов имели сотовые телефоны, посредством которых они более или менее открыто связывались с цивилизацией, расположенной за лесистыми холмами. Но того, что даже царствие небесное не свободно от гудения кондиционера, от экономящих энергию электролампочек и от современной хромированной мебели, кажущейся хрупкой, Давид, по правде говоря, не ожидал.

После того как он с трудом поднял дрожащие веки, его глаза стали осматривать помещение. Теплый солнечный свет проникал сквозь широкое окно в просторную, современную, но по-спартански обставленную и выкрашенную только в белый цвет комнату. Давид установил, что некие ангелы выстирали и выгладили его одежду и сложили ее на табурете возле кровати. По крайней мере, спальное место не обмануло его представлений о потустороннем мире: подушки, на которых покоилась его душа, были необыкновенно мягкими, а матрас таким удобным, что казалось, он сливается с телом, и только мысль, что когда-нибудь придется вставать, его мучила.

Его тело?..

Давид в недоумении осматривал себя и узнавал свои руки, расслабленно покоившиеся на белом одеяле. Он не был мертв, юноша определил это с противоречивым чувством разочарования и облегчения. Когда он посылал своим рукам сигнал двигаться, чтобы убедиться, что они на это способны, руки поднимались и опускались усталым жестом над его телом, заботливо укрытым одеялом.

— Как ты себя чувствуешь, Давид?

Он испуганно поднял взгляд и заметил женщину, которая, улыбаясь, смотрела, как он отчаянно борется за жизнь, а затем, продолжая улыбаться, встала у изголовья кровати, где он лежал.

— Ничего не бойся, — сказала она таким теплым и чутким тоном, что при других обстоятельствах Давид воспринял бы ее слова с величайшей благодарностью. — Ты в полной безопасности.

— В безопасности? — повторил Давид в состоянии снова зарождающейся истерии и рывком вскочил на ноги, так что у него закружилась голова. Он смерил молодую женщину недоверчивым взглядом, давшим бы фору креветке, которой вилка пообещала бросить ее обратно, в море.