Кровь слепа - [46]

Они находились в кабинете директора торгового центра. Зарешеченные ставнями окна выходили на широкую улицу Луиса де Моралеса. В комнате царила прохлада, хотя снаружи глаза слепило яркое солнце. Беспощадные лучи, проникая сквозь щели ставен, испещряли белыми полосами противоположную стену, украшенную копией картины Хуана Миро. Консуэло знала, что картина эта называется «Собака, лающая на луну». И действительно, на ней можно было различить яркое пятнышко — собаку — и кривой белый серп луны на непроглядно темном фоне, мрак которого прерывало лишь подобие железнодорожных путей — дорога, ведущая в никуда, в пустоту забвения. Консуэло было мучительно горько глядеть на эту картину, изображавшую, по замыслу Миро, как теряются мелкие формы в пустоте пространства. Где теперь Дарио? Обычно его шумное присутствие занимало собой все их тесное помещение, теперь же он виделся ей крохотным и беззащитным в этом бесконечном и холодном просторе.

Тревога за сына накатывала волнами: в какую-то секунду Консуэло казалась сдержанной и решительной настолько, что все мужчины в комнате преисполнялись к ней уважением, а в следующую — она вдруг прятала лицо в дрожащих руках, скрывая мучительную рану, стараясь не дать слезам литься потоком.

— Но это не сфера деятельности Хавьера, — сказал Рамирес, он единственный знал ее достаточно близко, чтобы посметь возражать.

— Я это знаю, Хосе Луис, — сказала Консуэло, поднимая на него взгляд. — И слава богу, что это так. Но я просто не могу… не хочу больше ни с кем говорить. Он знает меня и сможет разузнать все, что ему надо. И между нами с самого начала не возникнет спора и недопонимания.

— Вы должны пообщаться с полицейскими из отдела по борьбе с преступлениями против детей, — сказал Рамирес. — У ОБПД огромный опыт в поисках пропавших детей. Крайне важно просчитать все возможности, и сделать это надо незамедлительно: то ли ребенок отошел и заблудился, то ли его похитили, а если это похищение, то каковы его мотивы.

— Похищение? — Консуэло вскинула голову.

— Не пугайтесь, Консуэло, — сказал Рамирес.

— Я не пугаюсь, Хосе Луис, это вы меня пугаете.

— Но ОБПД непременно заинтересуют мотивы. Они будут глядеть в корень, исследовать всю подноготную. Взвесят все возможности. В вашем бизнесе у вас есть враги?

— У кого их нет?

— Вы не замечали, чтобы кто-нибудь крутился возле вашего дома?

Она не ответила. Вопрос заставил ее задуматься. Может быть, тот парень в июне? Цыганского вида парень на улице пробормотал ей вслед скабрезности, а потом она еще столкнулась с ним на площади Пумарехо неподалеку от своего ресторана.

Она решила тогда, что он подкарауливает ее, хочет изнасиловать где-нибудь на задворках. Он знает ее имя, знает про нее все, знает про смерть ее мужа. Да, и еще сестра ее после тоже видела его возле дома, когда сидела с ее детьми, и сказала, что он работает в новом игорном зале.

— Вы задумались, Консуэло?

— Да.

— Так поговорите с полицейскими из ОБПД?

— Ладно, поговорю. Но не раньше, чем отыщется Хавьер.

— Мы сейчас пытаемся связаться с ним, — сказал Рамирес и похлопал ее по плечу своей крепкой красной ручищей. Он сочувствовал ей. Сам был отцом, и ему случалось заглядывать в эту бездну, что изменило его, приоткрыв некие темные глубины.

Фалькон бесил их. Дуглас Гамильтон, обычно такой уравновешенный, тоже был на грани и отпускал ехидные замечания. А Родни уже обзывал Фалькона педиком. Из уроков английского последнему было известно, что это самое грязное английское ругательство, но ему, как истинному испанцу, а значит, великому мастеру всяческих ругательств и похабщины, все было как с гуся вода.

Рассердило их уже то, что подслушивающее устройство, которым они снабдили Фалькона, не сработало, но окончательно вывела из себя догадка, что Фалькон, по-видимому, действительно не желал сообщать им то ценное, что вынес из встречи с Якобом.

— Вы не можете сказать, где находился он те пять раз, когда ускользал от нашего наблюдения. Не можете сказать, кто обучил его, не можете сказать, почему его сын оказался в Лондоне…

— Я ничего не знаю, — сказал Фалькон, прерывая возмущенный поток обвинений. — Он не пожелал со мной поделиться.

— Шлепнуть подонка — и дело с концом! — буркнул Родни.

— Что? — вскинулся Фалькон.

Родни лишь передернул плечами, словно отмахиваясь от ерунды.

— Ну не надо уж так, — умиротворяюще проговорил Гамильтон.

— Он попал в настоящий переплет.

— Да хватит вам, ей-богу! — бросил Родни.

— А все мы разве не в том же самом переплете? — возмутился Гамильтон. — Вы беседуете сейчас с людьми, держащими под неусыпным контролем две тысячи потенциальных террористов! Неужели трудно бросить нам хоть одну косточку, а, Хавьер?

— Могу обсудить с вами турецкого предпринимателя из Денизли.

— К черту предпринимателя! — взревел Родни.

— Мы слушаем, — сказал Гамильтон.

— Они подписали контракт на поставку джинсовой ткани для фабрики в Сале, — сказал Фалькон. — Первая партия получена…

— Не виляйте, — сказал Родни. — Вы знаете о его делишках, но никак, черт вас возьми, не расколетесь, а морочите нам голову каким-то турецким предпринимателем, который нам на хрен не нужен!