Кровь слепа - [23]

Центр гостиной занимала пепельница с прислоненной к ее краю дымящейся сигаретой без фильтра. Шторы на окнах были задернуты. В углу горела одна-единственная лампа. На Якобе были линялые джинсы и белая рубашка навыпуск. Он был босиком, а голову его вместо длинных волос прикрывал короткий ежик отросшей щетины, который он то и дело теребил ладонью, словно с непривычки. Теперь борода его и волосы были одинаковой длины, а глаза казались темнее и глубже посаженными, словно осторожность заставила его запрятать их в место понадежнее. Сидя на диване с поставленной под бок пепельницей, он жадно курил, и губы его подергивались заметнее, чем обычно.

— Я приготовил чай, — сказал он. — Ты же любитель чая, ведь правда?

— Ты всегда задаешь мне этот вопрос, — сказал Фалькон, — хотя и знаешь, что чай я люблю.

— Здесь душно, прости, — сказал Якоб. — Включать кондиционер я боюсь. Делаю вид, что никого здесь нет. Прячусь.

— От кого?

— От всех. От наших и ваших. От мира. — И после паузы добавил: — И возможно, от себя самого.

Налил чаю, встал и забегал по комнате, словно в попытке успокоиться.

— Значит, о нашей встрече никому не известно, — сказал Фалькон, поощряя Якоба к откровенности.

— Кроме нас двоих, — ответил Якоб. — Ты единственный, кому я могу довериться. С кем могу говорить. Только в тебе я могу быть уверен, так как знаю, что ты не употребишь случившееся со мной мне во зло.

— Ты нервничаешь. Это видно.

— Нервничаю. — Якоб кивнул. — Вот за что я люблю тебя, Хавьер, так это за то, что ты умеешь меня успокоить. Я не просто нервничаю. Я испытываю параноидальный страх. Настоящая паранойя, черт ее возьми!

Последние слова он сопроводил яростным взмахом руки. Фалькон силился вспомнить, приходилось ли ему когда-нибудь слышать из уст Якоба ругань.

Якоб принялся расписывать все ухищрения, на которые вынужден был пойти, чтобы проникнуть незамеченным в эту квартиру.

— Ты ведь тоже действовал с осторожностью, правда, Хавьер? — спросил он под конец.

В ответ Фалькон в подробностях описал, как добирался до места, чем несколько успокоил Якоба. Слушая его, Якоб, не переставая, грыз ноготь. Потом закурил новую сигарету, отхлебнул чаю, оказавшегося чересчур горячим, сел обратно на диван и вновь вскочил.

— В последний раз ты так нервничал после тех четырех дней в Париже, — сказал Фалькон. — Но все обошлось. И ты продолжил работу.

— Нет, «крыша» моя в порядке, — быстро прервал его Якоб. — Проблема не в этом. Но они нашли способ держать меня на мушке.

— На мушке? — переспросил Фалькон. — В смысле — не дать тебе вильнуть в сторону? Значит ли это, что ты попал у них под подозрение?

— «Подозрение» — это, может быть, слишком громко сказано. — Якоб почесал подмышку и взмахнул в воздухе сигаретой. — Они меня любят. Я им нужен. Но быть во мне уверенными они, по понятным причинам, не могут. Немарокканская часть моего сознания вызывает их беспокойство.

— Мы андалузцы, Якоб, у нас общие берберские корни.

— Проблему они видят в некоторой сомнительности моих взглядов. Я не во всем последовательный марокканец, — сказал Якоб. — И это их смущает.

Фалькон выжидал. Простой европеец на его месте спросил бы: «Это связано с твоим гомосексуализмом?» Но Фалькону было свойственно, хоть и по-другому, то же самое, что смущало радикалов из МИБГ в Якобе: Фалькон мыслил не совсем так, как было свойственно европейцам. Его манера вести беседу имела характерные марокканские особенности. Поэтому вопросы в лоб тут исключались.

— В пятницу, еще до дневного намаза, — сказал Якоб, — меня навестил мой сын Абдулла. Я был один в кабинете. Он прикрыл дверь и, подойдя к столу, сказал: «Я сообщу тебе сейчас кое-что, чему ты будешь очень рад и почувствуешь гордость за меня». Я не знал, что и подумать. Мальчишке только-только исполнилось восемнадцать. О девушках, насколько мне помнилось, он никогда не заговаривал. И если он имел в виду это, то начинать разговор надо было иначе. Я встал, показывая, что готов выслушать важное известие. Обойдя стол кругом, он приблизился ко мне и, сказав, что стал моджахедом, обнял меня как товарища по оружию.

— Его завербовали в МИБГ? — воскликнул Фалькон, пулей вылетая из кресла.

Якоб кивнул и, глубоко затянувшись сигаретой, развел руками в беспомощном жесте.

— Сразу же после пятничного намаза он отбыл, чтобы продолжать обучение.

— Продолжать?

— Именно, — подтвердил Якоб. — Мальчик мне лгал. За последние два месяца он уже четыре раза уезжал на выходные. Я считал, что он ездит к друзьям в Касабланку, а оказывается, он был за городом на учениях.

— Каким же образом он был завербован?

Якоб пожал плечами и покачал головой. Фалькон подумал, что правды он все равно не узнает.

— Он занимался вместе со мной делами фабрики, но лишь временно, до конца месяца, когда должен был поступать в университет. Мы посещали мечеть в Сале. Ее посещают разные… типы. Мне казалось, что Абдулла их сторонится, но я ошибался.

— Ты с кем-нибудь это обсуждал?

— Не считая домашних, ты первый, с кем я поделился.

— Ну а с членами МИБГ?

— Наш командир сейчас в отпуске. Но даже будучи на месте, он не так легко идет на контакт. Я лишь передал ему благодарность через третье лицо.