Кровь - [39]

— Думай! Все, что ты перечислил, подвержено распаду, как всякая материя, лишенная жизненного принципа.

Летать почему-то уже не так хочется. Мысли тяготят. С ужасом я замечаю, что не вижу ни своих рук, ни ног — у меня нет тела. Что же я такое? Как я существую? Мы снова возвращаемся в зал.

— Откуда ты знаешь, что существуешь?

Этот вопрос меня смешит, я теряюсь от его нелепости и поэтому не знаю, как ответить.

— Я же есть.

— Докажи!

Мое сознание мечется в поисках ответа…

Надо мной склоняется Полная Луна.

— Леша, как ты себя чувствуешь? — Ее голос заботливый и… нет, это не ее голос, это Василиса.

Я вымученно улыбаюсь.

— Ничего. Пойдет.

— Хочешь чего-нибудь?

— Угу, не болеть.

Я вижу, что она в смятении, и спрашиваю:

— Что-нибудь случилось?

— Странно, был врач, посмотрел тебя. Даже возили на «скорой» в больницу, но совершенно ничего не нашли, даже гриппа. Утверждают, что ты совершенно здоров.

— А температура?

Она смотрит на меня задумчиво и говорит:

— А у тебя и не было температуры.

— Как не было? — пытаюсь я оживиться, что фактически не удается сделать.

— Не было, не было, — бормочет она, как заклинание. — Ты, наверно, просто переутомился со всей этой историей. Вот нервы-то и шалят.

— А обмороки?

— Обмороки? — она удивлена. — Нет никаких обмороков, ты просто спишь вот уже сутки и разговариваешь во сне. Правда, еще потеешь все время.

Я и вправду чувствую испарину на лбу. Да, что-то не так с головой.

— Похоже на то, что ты бредишь, — заканчивает она диагностику, — вот я и позвала врача. Съешь чего-нибудь?

Это последнее, что я слышу перед провалом в то, что она называет сном…

— Я воспринимаю информацию и перерабатываю ее, — отчитываюсь я перед Ветром Небес.

— Это хорошо! — кивает он. — Летим!

Мы опять поднимаемся в небо, и он показывает мне мир, которого я совсем не знаю. Точнее, у меня такое ощущение, что я его уже видел когда-то, но забыл. Я вижу странные города, где дома больше привычных мне во много раз, я вижу…

Падение начинается столь стремительно, что я даже не отмечаю его начала. Но падаю я не на Землю, и не в зал, и не в свою кровать, а куда-то внутрь себя. Мимо проносятся цветные звезды, а потом, как в калейдоскопе, один за другим сменяются земные миры. И я снова просыпаюсь.

— Дай чего-нибудь съесть, — прошу я мою прекрасную сиделку.

Она подает бульон и кусок хлеба. Я проглатываю все это и откидываюсь на подушку, сознавая, что все во мне переменилось. Я помню себя от Адама до Алексея Кудрина, но не могу об этом думать, нельзя. Объем полученной информации столь велик, что, пожелай я ее проанализировать, или даже поговорить об этом, моя голова взорвется. Я уйду туда, в прошлое, и уже никогда не смогу вернуться. Это можно только принять как данность, которая есть опыт моего «я».

Просто я стал больше, что ли, там, внутри, больше. Многое понял, о чем прежде и не думал.

В комнате раздался смешок:

— Боится!

— Конечно, боится, — подтвердил кто-то.

Маша и Пернатый Змей снова здесь.

— А чего боится?

— Ясно чего: самого себя!

— Хи-хи-хи! Вот страх-то Господень! Что ж он о смерти-то собственной подумает?

Дети исчезают, а я думаю о смерти. Ведь я умирал много раз.

Увиденные мною жизни не умещаются в голове. Там не хватает места для противоречивой информации о том, что я был и минералом, и Богом одновременно. Первое сознание абсолютно тупо, второе сознание просто абсолютно. И как?

Как это все запихнуть в себя? Я захныкал как ребенок, что вылилось в легкий стон.

Василиса положила руку мне на лоб, и я с наслаждением сосредоточился на ее прохладе и мягкости.

Но порадоваться жизни мне не дали. В комнату вползала огромная змея. Я не видел ничего внушительнее и одновременно красивее этого земноводного. Она не спешила, нет. Медленно, с сознанием собственной значимости в этом мире, она втягивала бесконечное тело в маленькое пространство «хрущевки». Ее голова приблизилась к моему лицу, а на полу по всему периметру стен, сворачивались все новые и новые ее кольца. Кончилось это тем, что мы с Василисой оказались погребенными под всей ее массой. Я хотел встать, но не мог, не было сил. Тогда вздумал кричать, но мощное тело змеи тут же закрыло мне рот, а два огромных зуба приблизились к моим глазам. Стало нечем дышать. Я понимал, что ничего не могу сделать….

— Как ты думаешь, человек всесилен? — Серебряный Медведь спокойно смотрит на меня, его змея не беспокоит.

— Нет!

— Тогда, чего же ты переживаешь?

— Я хочу жить!

— Но ведь змея сильнее тебя! Ты не можешь с ней справиться!

— Что же, просто умереть, без борьбы?

Старик изумлен или делает вид, что изумлен, поскольку его глаза возбужденно блестят:

— А ты можешь бороться? Тогда борись!

Я в недоумении. Что же не так? Старик прав в обоих случаях. Если я не могу бороться — значит, должен умереть, но умирать я тоже не хочу. Но и сил, чтобы выжить, у меня нет. Значит — смерть, несмотря на жалкое сопротивление и вопящее желание жить! Это несправедливо!

— Хо-хо! Несправедливо? — старик чему-то рад. Я бы тоже не отказался порадоваться вместе с ним, но нечему. Меня утешает только то, что где-то там, на Земле, все замерло как фотокадр. Никто не шевелится: ни змея, ни Василиса, ни я. А может, это здесь для меня мгновения растянулись в века, а там все продолжается?