Кровь невинных - [24]

— А что, если твоя мать католичка, а отец — мусульманин?

— Вот о чем я и толкую. Если ты увидишь на улице ниггера с белой женщиной, то очень удивишься. Хотя евреи утверждают, что это нормально. Однако редкий еврей женится на ком-то не из своего рода. Так же, как и мусульманин. Но монголизировать белую расу… это запросто. Это здорово.

— Я, наверное, рассказывал тебе, что отец Селмы… мой отец… был мусульманином?

— О чем ты, черт возьми, говоришь? — возмутилась Селма. — Тебе не кажется, что в Канзасе даже католикам приходится нелегко?

Джози засмеялась, и Дэйв закончил свою проповедь. По крайней мере вслух. Но было видно, что его мысли все еще вертелись в голове, как двигатель, который продолжает стучать и греметь даже после того, как было выключено зажигание.

— У них еще готовят курицу с арахисом? — спросил я.

— А я буду свинину му-шу! — сказала Джози. — Обожаю эти маленькие блинчики!

* * *

Я вернулся в часть восьмого января 1990 года, на следующий день после приезда в Саванну. Джози снова стала работать на фабрике. Мы делали все, чтобы вернуться к той жизни, которая была у нас до Панамы и до Уэстфилда. Строили планы относительно свадьбы. Джози больше не настаивала на том, чтобы я пригласил моих родных, а когда ее мать спросила, приедут ли они, ответила, что в этом нет особой необходимости: ведь мои родители уже умерли. Она не употребляла слово «сирота», но, когда я слушал эти разговоры или узнавал о них случайно, именно эта мысль приходила мне в голову. Что касается Селмы и Дэйва, то мне кажется, после Уэстфилда Джози не особенно волновалась из-за того, увидит она их еще раз или нет. Даже лучше, если не увидит.

Той весной 1990 года мы часто обсуждали будущее — мое будущее. Мир менялся так быстро, что за ним не могла уследить целая армия, не то что один солдат. Казалось, что ближайшие годы пройдут под знаком мира и сокращения вооружений. Сорок пять лет мы жили в страхе перед советской угрозой. Теперь она исчезла. Кое-кто из наших командиров говорил нам, что перемены в Москве — всего лишь трюк, чтобы ослабить нашу бдительность. Но к тому времени я уже достаточно прослужил в армии, чтобы распознать этот лакейский треп. Достаточно взглянуть на карту. Неожиданно многие регионы, которые мы считали стратегическими, исчезли.

— Так в чем проблема? — требовала объяснений Джози.

— В оплате.

— Ты знаешь, где можешь получать больше. — Она намекала на фабрику своего отца.

Иногда мы ссорились, иногда нет. Через некоторое время мы уже хорошо изучили сценарий наших бесед; вопрос заключался лишь в том, играть ли его сегодня или отложить на следующий день.

— Ты уже слишком старый, чтобы заниматься подобными вещами, — считала она.

— Но это единственное, что я умею. И мне это нравится. Это мое.

И разговор продолжался. А решение так и не приходило.

Джози, которая знала обо мне многое, чего я еще и сам не знал, понимала, что все кончено. В марте, когда я находился на учениях в калифорнийской пустыне, она прислала мне письмо, в котором сообщала, что лучше перенести свадьбу с июня на сентябрь. Я понимал, что все начало лета 1990-го она искала случай сказать мне, что свадьба не состоится. И все, наверное, знали об этом, кроме меня. Я продолжал посещать дом Ранкинов, как и раньше, но чувствовал себя в нем чужим. Тайлер, как всегда, был занят в своем кабинете; миссис Ранкин — Миртис — приносила мне лимонад или пиво или еще что-нибудь, но не оставалась поговорить со мной, уверяя, что у нее слишком много работы на кухне. А Джози, вернувшись с работы, не отвечала на мои вопросы.

В конце июля у Ранкинов состоялся большой воскресный обед. На длинных столах, поставленных прямо на лужайке между домом и прудом, красовались блюда с вальдорфским салатом, ребрышками и жареным цыпленком, тушеными бобами в стручках и жареной овсянкой, арбузами, светлыми и шоколадными бисквитами, клубничным печеньем, мороженым и, конечно же, кувшинами с хорошим сладким чаем. Ранкины пригласили много людей с фабрики. Я тоже был среди гостей.

— Арбуз особенно хорошо, если он холодный, — заметила Миртис. — Когда я была маленькой, мама не позволяла нам даже думать о том, чтобы есть арбузы до конца июля. «Они еще не созрели, — говорила она. — Еще нельзя». Но на самом деле мы только об этом и мечтали. А когда наступал конец июля, пробовали первый кусочек арбуза, и это был настоящий праздник. Лучше, чем Рождество!

— Я тоже люблю их, — сказал я. — Джози, ты не хочешь? Я бы взял еще кусочек.

— Давай немного прогуляемся. — И Джози взяла меня под руку.

Мы миновали загон для лошадей и остановились под соснами, и тогда она сказала: «Курт, ты знаешь, что я хочу тебе сказать?» Я сказал, что знаю. Но добавил, что она может говорить все, что считает нужным.

— Я не выйду за тебя замуж, Курт, — произнесла она самым рассудительным тоном, который я только мог себе представить.

— Можно спросить почему?

— Ты прекрасно знаешь. И я тоже. Мы можем снова поссориться. Но, Курт, ты мне до сих пор небезразличен, и я не хочу…

— Может, ты все-таки объяснишь? Всего несколько слов, которые ты держишь в себе? Моя работа? Моя… даже не знаю… моя семья? Или тебя раздражает, как я чищу зубы? Да?