Кровь на черных тюльпанах - [45]

Весь субботний вечер Мишель бродил по университетскому парку, бесцельно присаживался то на одну, то на другую скамейку и с ужасом думал: а вдруг родители Саусан откажут ему? Но тут же он начинал успокаивать себя: семья Абду хоть и христианская, но всем хорошо известно, что она никак не связана с правыми, с фалангистами или национал-либералами и что у нее всегда были прекрасные отношения и с шиитами, и с суннитами, и с друзами. Но тут его опять охватывали страхи и сомнения, и он срывался с места и бесцельно кружил по парку, выбирая самые безлюдные аллеи, пока усталость не заставляла его опускаться на очередную скамейку.

Поздно вечером он пошел в город, в свою пустую старинную квартиру, в принадлежавший еще его деду дряхлый двухэтажный дом, окруженный небольшим садом и огороженный массивной каменной стеной. Предприимчивые дельцы уже давно и много раз предлагали семейству Абду продать им этот дом на снос, чтобы на его месте построить многоэтажное бетонное здание с квартирами для сдачи или на продажу. Но земля в Бейруте дорожала с каждым годом, и к чему было спешить, если деньги, наоборот, обесценивались с каждым днем? В этом доме останавливались во время наездов в Бейрут братья Мишеля и их семейства. Дом охранял Хассан, старик-шиит, отец одного из арендаторов земель Абду. С ним жила его жена, сухонькая, но крепкая женщина средних лет, которая успевала управляться и с собственными детьми — четырьмя мальчишками от семи до пятнадцати, и приглядывать за домом и садом, и вести скромное холостяцкое хозяйство Мишеля. Старшие дети Хассана уже ходили с оружием, а маленький однокомнатный домик, в котором они жили, был похож на арсенал. Мишель знал, что, кроме автоматов и пистолетов, там имелись крупнокалиберный пулемет, гранатомет и даже легкий миномет. И сам Хассан, и его дети были членами воинственной шиитской организации «Амаль», что означает «Надежда», так что дом Мишеля находился под надежной охраной.

Мишель попытался заснуть, но сон не шел, и он до рассвета проворочался с боку на бок, а когда темнота стала отступать, встал, прошел на кухню и сварил себе крепчайший кофе с кардамоном.

Закутавшись в байковый халат, Мишель вышел на балкон своей спальни, огражденный старинными узорчатыми чугунными перилами, и уселся в дряхлое, полуразвалившееся кресло. И дом, и все, что было в нем, приходило в ветхость. Моль ела старинные, поблекшие от времени персидские ковры, некогда дорогая восточная мебель разрушалась от сырости, а серебряные чеканные подносы, висевшие на серых стенах, чернели, серебряные кофейники, высокие, изящные, украшавшие вместе с другой серебряной утварью стенные ниши, покрывались патиной, как и бронзовые ножны и рукоятки турецких изогнутых сабель, считавшихся гордостью рода Абду.

«Надо будет все здесь отремонтировать и обставить новой мебелью», — подумал Мишель после того, как насладился первыми глотками огненно-горячего кофе. И тут же спохватился: для этого понадобились бы огромные деньги! Конечно, братья дадут в долг, но ведь придется отдавать, да еще и с процентами! Да и на свадьбу нужны будут деньги, и на выкуп невесты, на подарки ее родне… Что ж, без поездки в Саудовскую Аравию не обойтись, туда или еще куда-нибудь, где хорошие заработки и где платят в долларах или в какой-нибудь другой надежной валюте.

Мишель вздохнул и сделал еще несколько маленьких глотков. Чашечка из фаянса, расписанная аляповатыми китайскими драконами, опустела наполовину, в ней осталась лишь плотная, коричнево-черная гуща, пахнущая кардамоном. Уже совсем рассвело, и наступило воскресное утро, длинное, сонное, тишину которого нарушал лишь громкий треск мощных мотоциклов. Это продавцы газет и журналов спешили обслужить с самого раннего утра своих постоянных клиентов.

По узкой, заставленной по тротуарам автомашинами улочке, на которую выходила стена сада, тихо проехал на велосипеде старик, развозящий в торбах длинные палки «французского хлеба», еще теплого, хрусткого, приятно пахнущего семейным домом. У старика были постоянные клиенты, он передавал свежие батоны-палки бавабам (консьержам), и те осторожно звонили в квартиру, и отдавали хлеб вставшим с рассвета служанкам.

А вот появились и первые поклонники «джоггинга» — бега трусцой. В нарядных спортивных костюмах они затрусили по середине пустынной в этот час узкой улочки, устремляясь по переулкам вниз, на набережную. На набережной в это время было безопасно. «Комбатанты», как на французский манер именовали бейрутцы членов разных соперничающих полувоенных организаций, любили поспать подольше и ранним утром в Бейруте обычно не стреляли.

Мишель тоже был любителем «джоггинга». Он надел спортивный костюм — белый с широкими красными полосами по плечам и брюкам, белые с красными полосками спортивные туфли и минут через двадцать оказался на набережной, влившись в бесконечную вереницу трусящих горожан. На набережной было свежо. Тяжелые волны бились о бетонный парапет, обдавая бегущих соленой водяной пылью. Кое-где на выщербленных бетонных плитах уже образовались большие лужи, в которых отражалось нерешительное солнце, робко выглядывавшее из-за рваных, растрепанных ветром облаков, несущихся по серо-голубоватому небу.