Кровь и мёд - [2]
Художник нарисовал мне на подбородке бородавку.
Вспомнив об этом, я нахмурилась и перевернула буханку соснового хлеба. С другой ее стороны обнаружилась почерневшая обгорелая корка. Мы все уставились на нее.
– Верно говоришь, Рид, вкуснее некуда. – Бо широко ухмыльнулся. У него за спиной Коко брызнула на письмо кровью из пореза на ладони. Капли зашипели и задымились, касаясь пергамента и сжигая его дотла – перенося к Ля-Вуазен, где бы ни был сейчас ее лагерь Алых дам. Бо помахал у меня перед носом луковицами.
– Точно не хочешь?
Я выбила луковицы у него из руки.
– Отвяжись.
Крепче стиснув меня за плечи, Рид взял обгоревшую буханку с камня и с мастерской ловкостью отрезал от нее кусок.
– Ты не обязан это есть, – пробурчала я.
Он усмехнулся.
– Bon appétit.
Мы завороженно смотрели, как Рид кладет хлеб в рот… И тут же давится.
Бо оглушительно расхохотался.
Ансель похлопал Рида по спине, и тот проглотил кусок. Глаза у него слезились.
– Вкусно, – заверил он меня, кашляя и пытаясь жевать. – Правда. Напоминает…
– Уголь? – Бо согнулся пополам от смеха, увидев мое лицо.
Рид нахмурился. Все еще сотрясаясь от кашля, он тем не менее ухитрился пнуть Бо. Тот потерял равновесие и рухнул носом прямо в мох и лишайник, а на его бархатных штанах, прямо на пятой точке, остался отчетливый отпечаток сапога.
Бо выплюнул грязь, а Рид наконец проглотил хлеб.
– Ну и дурень же ты.
Взять еще кусок Рид не успел – я бросила буханку в огонь.
– Твое рыцарство принято к сведению, дражайший муж, и будет должным образом вознаграждено.
Рид притянул меня к себе, улыбаясь с теплотой и – как ему только не стыдно – с облегчением.
– Я бы все съел.
– Надо было тебе позволить.
– Ну и сидите теперь голодные, – заявил Бо.
Не обращая внимания на предательское урчание в животе, я выудила бутылку вина, которую припрятала в сумке Рида. Самой собраться в дорогу у меня возможности не было – Моргана ведь похитила меня прямо со ступеней собора Сан-Сесиль. К счастью, вчера я по чистой случайности забрела далековато от лагеря и позаимствовала на дороге у коробейницы парочку полезностей. Без вина, конечно же, никак. Равно как и без новой одежды. Коко и Рид поделились со мной своей, чтобы не пришлось и дальше носить окровавленное церемониальное платье, но на мне всё висело мешком – я и без того была худа, а после времени, проведенного в Шато, и вовсе стала походить на скелет. Пока что мне удавалось скрывать свои трофеи в сумке Рида и под плащом, одолженным у мадам Лабелль, но рано или поздно карты пришлось бы открыть.
Что ж, самое время.
Рид помрачнел, увидев вино. Его улыбка растаяла.
– Что это?
– Подарок, конечно. Ты разве не знаешь, какой сегодня день? – Твердо вознамерившись спасти этот вечер, я сунула бутылку в руки ничего не подозревавшему Анселю. Он стиснул горлышко, снова краснея. У меня потеплело на сердце. – Bon anniversaire, mon petit chou![1]
– У меня только в следующем месяце день рождения, – смущенно пробормотал Ансель, но все равно прижал бутылку к груди. Блик от пламени костра блеснул на его лице, а с ним – и робкая радость. – Мне раньше никто никогда… – Он кашлянул и сглотнул. – Мне раньше никто никогда не дарил подарков.
Счастье у меня в груди слегка дрогнуло.
В детстве мои дни рождения отмечали как священные праздники. Ведьмы со всего королевства съезжались в Шато ле Блан восславить меня, и вместе мы до упаду танцевали под луной. Колдовство окутывало храм терпким ароматом, а мать осыпала меня роскошными подарками: в один год то была тиара с бриллиантами и жемчугами, в другой – букет из неувядающих орхидей-призраков. Однажды она развела воды Лё-Меланколик, чтобы я могла пройтись по морскому дну, а русалки-мелузины, приникнув к стенам воды, наблюдали за нами. Они развевали блестящими волосами и сверкали серебристыми плавниками, а лица их были прекрасны и зловещи.
Уже тогда я знала, что сестры на самом деле праздновали скорее мою грядущую смерть, нежели жизнь, но позднее – в минуты слабости – я сомневалась, что и моя мать всегда видела все так же.
– Мы с тобой рождены под несчастливой звездой, – тихо сказала она в мой пятый день рождения, поцеловав меня в лоб.
Я очень смутно помнила то время – лишь тени в моей спальне, холодный ночной воздух на коже, эвкалиптовое масло в волосах, – но, кажется, по ее щеке скатилась слеза.
Вспоминая об этом, я понимала, что Моргана вовсе не праздновала мои дни рождения.
Она оплакивала их.
– Полагаю, в таких случаях полагается говорить спасибо. – Коко подошла к нам и оглядела бутылку, перебросив черные кудри через плечо.
Ансель покраснел еще гуще. Коко с усмешкой провела пальцем по изгибу стекла, а затем обняла Анселя, прижавшись к нему всеми собственными своими изгибами.
– Какого года сбор?
Бо закатил глаза при виде столь очевидно картинного жеста и наклонился собрать луковицы. Коко краем глаза наблюдала за ним. Эти двое за несколько дней ни разу не поговорили по-человечески. Поначалу было забавно наблюдать, как Коко снова и снова жалит принца своими колкостями, но с недавних пор она и Анселя втянула в эту войну.
