Кровь боярина Кучки - [183]

Гость решительно подсел на лавку к хозяину.

- А я ведь двадцать лет назад украсть её хотел, укрыть в лесах, где княжья лапа не достанет.

Яким молчал. Потом задумчиво промолвил:

- Лучше бы украл.

Ведалец пытливо вглядывался в названого братца, испрокуженного счастьем.

- Ей монастырь грозил в ту пору, - тихо продолжал Яким.

- Я знаю, - кивнул Род.

Кучкович резко сел на лавке.

- Откуда ты все знаешь? Что ни скажи, все тебе ведомо. Умышленно передо мной глумишься? - Сейчас он походил на Гюргиева сына Ростислава, вытащенного отшельником из топи. На Родово всезнайство спасёныш поминутно откликался: «А ты как знаешь?», «А ты откуда знаешь?..».

- Не замышляй с друзьями смерти государю вашему Андрею, - строго велел Род.

- Ведаешь мысли? - прошипел Кучкович, изменясь лицом. - Стало быть, правду Уля сказывала о твоём учителе волхве Букале? Я ей не слишком верил… - Поскольку Род молчал, Яким продолжил: - Как не замыслить худа на всевластца, истязующего подданных? Ты только вникни! Что творится! - Яким махнул рукой. - Я ведь двадцать лет назад сестрицу от монастыря избавил своей тогдашней властью над Андреем. Он тогда меня любил. По моему совету покинул юг. Нарушил заповедь отца, стал властелином не в Киеве, а здесь. Отсюда начал собирать державу, разорванную родичами по кускам. Удалил братьев из отечества, чтобы не грызлись. Отменил уделы. Привёз афонскую икону Богоматери из Вышгорода. Построил на Нерли храм, город Боголюбов в честь неё. Сейчас святыня наша чудотворная, украшенная золотом и серебром, каменьями и жемчугом, освящает царство в Десятинной церкви во Владимире. И что же она зрит? - Яким перевёл дух и сменил голос с торжественного на жалостный. - Великокняжеская шапка вскружила голову Андрею. Он сбросил цепи с беса женолюбия, что в нем сидел. Пропала совесть! Стал делить ложе с галицкой княгиней Ольгой. Это при живой жене! Тут я уж бессилен. Я уж не в чести. Скорей в опале. Все повернулось вспять. Из греческой земли, из Заволочья вернулись братья. Сызнова в ходу уделы. Их делёж опять в разгаре. Испытанные, близкие Андрею люди отдалены. Приближены иные. Возьми хоть Михна. Ты его помнишь. Кто такой? Начальник конной обережи. А теперь большой посольник! Послал его Андрей к занявшим Киев Ростиславичам, чтоб выдали убийц, как он считал, изведших Глеба Гюргича. А Ростиславичи обрили Михна, словно торчина, и выдворили восвояси. Разве не позор?

Он растворил оконницу, чтоб утренняя свежесть вытеснила из ложни духоту.

- Такой позор достоин смеха, - сказал Род.

- Однако есть позор, достойный слез, - дрогнул голосом Яким. - Одиннадцать князей стянули по Андрееву изволу свои дружины к Киеву. Ведь от Андрея теперь зависят владетели смоленский, муромский, рязанский, полоцкий, волынский… Недосуг перечислять. Короче, Киев взяли. За всю его историю впервые не иноплеменниками, а своими Киев был взят на щит. И что там сотворили христиане? Три дня грабили не токмо что кыян, а церкви и монастыри. Уволокли из Десятинной, из святой Софии иконы, ризы, книги, даже - горько говорить! - колокола! А предводил новый любимец Борис Жидиславич. Разор и погарь нашёл в Киеве Андреев посаженник Глеб Гюргич. Ту же пустоту замыслил наш всевластец сотворить в Великом Новгороде, да Богоматерь не попустила. С позором отступил Жидиславич. А вскоре и под Киевом воевода попал в проруху. Понятно, кыяне после учинённого зла провозгласили от Андрея вольность. Он осерчал. Двадцать князей двинул на непокорных. К Жидиславичу присовокупил сына Гюргия. Кыяне заперлись в Вышгороде. Держались десять седмиц. Вдруг струсил Жидиславич. Узрел рать вдали. Думал, осаждённым помога. Бросился в Днепр со всеми силами. Из Вышгорода - вылазка. И… очервленел Днепр! Вот так-то! Ныне, как прежде, ссоры да которы. Святослав Всеволодам - смерть его не приберёт! - жжёт Новгород-Северскую область племянника своего Олега, сына Святослава Ольговича. А в Киеве что ни день - новый князь…

Род, отвлекаясь мыслями от тяжкого рассказа, думал о своём.

- Не слушает тебя Андрей? - спросил он невпопад.

- Меня? - скривил лицо Яким. - У него теперь иной постельничий, Прокопий. Юн, белолиц, как красная девица. Всем взял, кроме ума. А тиуны примучивают огнищан и смердов. Народ тает, терпит из последних сил.

- Мыслишь, вернётесь из опалы вы, народу будет легче? - спросил Род. - Вы не примучивали?

Кучкович прикусил губу, поник, потом сказал:

- Сытый легче голодного.

- Невелика утеха, - вздохнул Род, устраиваясь на своём одре, - Я все хотел спросить, - продолжил он смущённо, - какова судьба младенца, рождённого почти что двадцать лет назад?

Яким устало вытянулся на своей лавке, дышал сначала бурно, потом ровнее.

- Юного Глеба Андрей признавать не хочет. Твой сын! Ты с ним - две капли… После его рождения княгиня во дворце - как монахиня. А выросшему Глебу - ни подобающего места при государе, ни сыновнего удела. Ночует, днюет в обители Покровской близ Владимира. Мечтает о чине иноческом. - Род не откликнулся, не нашёл слов. Яким тоже умолк. Потом сердито проворчал: - Не велишь замышлять худа на Андрея? Сестра связала руки тем же повелением. Ах, если б не она, не сдерживал бы ненавистников Андреевых!