Кровь - [35]

В таверне поднимается гвалт. Кто-то кричит: «Это он! Он! Жги упыря!» Поднимается суматоха, летят обломки мебели, утвари. На стол князя падает горящий факел. Князь, вскакивая, хватает своего слугу за грудки. Но тут шею молодого мужчины пронзает стрела. Князь, беззвучно выругавшись, швыряет его на пол и скрывается в поднявшемся дыму.

Но слуга ещё не мёртв. Из последних сил он заползает под стол. Мимо него несутся рассвирепевшие гости таверны. Помещение заполняет дым. Дрожа всем телом, мужчина вытаскивает из своего мешка склянку. Силы оставляют его, он падает навзничь. На глазах у него выступают слёзы, ноздри раздуваются, лицо становится пунцовым. Наконец он открывает склянку, подносит к лицу и, помедлив ещё мгновение, разом вытряхивает её содержимое себе в рот.

Голос Драгана: «Как я был слаб! Я хотел жить. Я утешал себя мыслью, что делаю это ради того, чтобы избавить мир от князя. Но это был просто страх. Животный страх смерти. И я стал животным, отравив свою кровь соком чёрного дерева».

Из горящей таверны, шатаясь, выходит мужчина. В шее у него застряла стрела. Пройдя несколько шагов, он выдёргивает стрелу и идет дальше. Ни открывшаяся безобразная рана, ни густая струя крови, сбегающая по шее, никак не волнуют его. Он лишь спешит уйти подальше от горящего здания в спасительную тьму. Его белёсые глаза бессмысленно вращаются в глазницах, то и дело закатываясь под веки.

* * *

Бэла шмыгает носом, хмурится. Поколебавшись, снова склоняется над телефоном.

Голос Драгана: «Sem bil mrtev do sončnega vzhoda. (К рассвету я был мёртв.) Меня похоронили на местном кладбище в безымянной бедняцкой могиле. Я очнулся, когда меня позвала ночь».

В беспроглядной темноте что-то гулко пульсирует, что-то бьется с вибрирующим утробным звуком. Нет ни верха, ни низа, ни сторон света — только бесконечная, бьющая по вискам ночь.

Какой-то красноватый туман, ни свет, ни блеск, ни луч. Он манит к себе. Что-то скрежещет, осыпается и стонет. Красный туман заливает глаза. Он звенит на невыносимо высокой ноте, он заглушает пульс ночи.

В тумане вспыхивают кровавые сгустки, иногда бесформенные, иногда напоминающие диковинные человеческие фигуры — перекрученные, искорёженные. Вспыхивают и растворяются, разлетаются, как песок на ветру. Фигуры тянутся друг к другу, они тоскуют, они страдают в этом тяжелом тумане. И пронзенные чистой звенящей нотой, улетучиваются без следа.

Вот две скорбные тени находят друг друга. Их стон прорезает туман, он отступает перед ними. Они неприкасаемы. Они одиноки в своем бесконечном горе. Ни тьма, ни мгла, ни кровавая бездна не может вынести их боли. Они не рассеиваются, не тают, они длятся, они заполняют собой ночь.

Исчезающий красный застревает в темноте. Рывок — ловушка, рывок — ловушка… И крик! И взрыв! И снова ночь.

Земля дрожит и взлетает вверх фонтаном. Из-под земли появляются руки, руки взрывают почву и освобождают из могильного плена тело молодого мужчины. Он поднимается из земли удивительно чистый. Лишь грубый саван, обернутый вокруг его фигуры, испачкан сырой грязью.

Мужчина озирается. Он на ночном кладбище. Полная луна освещает голубоватым светом кресты и надгробия. Резкие тени близлежащего собора ложатся на могильные плиты и склепы. Где-то ухает филин, и шум его крыльев вспугивает напряженную тишину.

Голос Драгана: «Я встал, потому что не мог больше выносить всепожирающее одиночество ночи. Ад глядел на меня, но не принимал в свою пучину. Этот кроваво-серый морок, этот студенистый туман, где ни жизнь, ни смерть больше не имели смысла, был хуже любого ада. И я встал».

Мужчина, опустившись на колено, прикладывает ладонь к могиле, из которой только что поднялся, пальцы его начинают мелко дрожать, и он отдёргивает руку. Как может, он ровняет разрытую землю.

Он выходит за кладбищенскую ограду. Чуть поодаль видны два свежих холмика — неосвященные могилы. Подойдя ближе, он поднимает чахлый венок с одной из могил.

Скорбные тени в красноватом тумане безнадёжно льнут друг к другу.

— Самоубийцы, — шепчет восставший мертвец и бросает венок назад, и тот сейчас же распадается, рассыпая по чёрной земле бледные лепестки.

Мертвец оглядывается на кладбище. Какое-то мимолётное движение заметно в режущих ночь тенях. Ближе, ближе и ближе, и чья-то синюшная морда прижимается к ограде. Мужчина, не выражая ни малейшего испуга, спокойно наблюдает за незнакомым существом.

И тогда изо всех кладбищенских закоулков начинают выползать бледные, голые, абсолютно безволосые твари. Их мертвенная кожа отливает сине-зелёным. Их фигуры, бугристые и нелепо вытянутые, больше похожи на тела больных животных. Но отвратительные морды ещё хранят отпечаток человечности. И в то же время глаза, утратившее всякое разумное выражение, светятся тускло и бесцветно, как мёртвые камни. Перебегая освещенные луной места на четвереньках, они жмутся к тени, громко и жалобно повизгивая на бегу.

Мертвец внимательно вглядывается в гримасы своих новых соседей:

— Чего вы хотите?

Но они лишь тонко стонут в ответ или гортанно клокочут, обращаясь друг к другу. Толпу из десяти или двенадцати тварей расталкивает фигура, крепко стоящая на двух ногах. Это чудовище смотрит более осмысленно, хотя члены его уже искажены и неестественно вывернуты, а кожа такая же отталкивающе серо-зелёная, как и у других. Оно единственное заговаривает с мужчиной хлюпающим, как густая осенняя грязь, голосом: