Крот истории - [7]

Впрочем, все это уже позже — гордость там всякая, эмоции — это когда страхи кончились уже. А кончились они просто. Тех парней наших всех пересажали… Нет, не за того мужика (я ведь так и не знаю, может это и не они его), за ограбление. Большие срока получили, а у меня как камень с души свалился. Даже особенно врать Тимуру сил не хватило, так, невразумительное что-то сплел, и пугать его перестал. Он тоже, видно, устал бояться и стал делать вид, что будто ничего и не было…

М-да… А к чему, собственно, я вам все это рассказываю?! А, молодой человек?! С какой стати?! И вы, собственно, кто такой?! Я вас спрашиваю?.. Ну да, мы встретились в пивной, я это помню. Что? Ах, вы меня довели до дому? Ну, допустим… А что ж дальше?!.. Что-что?! Дневник?! Откуда вы знаете про дневник?! Что-что?! Ах, вот он, дневник… Я стал жечь дневник и рассказывать?! Ах да, припоминаю, припоминаю… Извините меня, извините… Я себя неважно чувствую… И про что же я вам успел рассказать?.. Про дачу?! Черт возьми!.. Ну да, конечно про дачу, про что же еще! Извините… Дача… Апрель… И на чем же я остановился? Почему я вам стал рассказывать про Тимура? Я должен был бы говорить о нем позже!.. Что? А-а, про специальность, почему такая специальность… Ну да, вспомнил, вспомнил! Детство, Интерлингаторы, страхи… Так что вы хотели узнать? Почему такая специальность?.. Вам все еще непонятно?

А что тут непонятного? Я же говорил, что книжки у Тимура да у отца его брал. Вот пока дома-то или у Тимура за семью замками со страху сидел, на улицу чтоб не выходить, книжки от нечего делать и читал. И ничего, втянулся, память хорошая обнаружилась, желание появилось что-то дальше узнать… Максим Горький сказал: «Всем хорошим во мне я обязан книгам». Вот так же и я… Я, впрочем, иногда думаю теперь: а может, наоборот — не надо бы мне и вовсе ничего этого знать, ни книжек, ни Интерлингаторов, якшался бы со своими прежними парнями, ничего этого теперешнего не было бы, и страхов бы тех не было, сел бы себе в тюрьму, как они, «раньше сядешь, раньше выйдешь», они небось все уже вышли… Нет, стоп, это все опять в сторону!.. Вот, опять забыл, о чем я вам рассказываю! Нет, о чем рассказываю, помню, на чем остановился, не помню… Ах да, книги, книги. А о чем книги? Ясно о чем — о Латинской Америке, об этой самой ихней республике S=F! Я ведь уже подрос, большой был. Кончал школу, испанский худо-бедно от Интерлингаторов перенял, так, промежду прочим, даже не занимался специально. Отец Тимура (я не помню, сказал вам или нет, звали его Вольдемар Вольдемарович — глупей не придумаешь!), так Вольдемар меня иногда беседы удостаивал, видя мою любознательность. Кое-что я краем уха за столом слыхал, о чем Вольдемар со стариком, а то и с гостями разговаривал (меня, значит, уже и с гостями к столу приглашали: «Вот, прошу, товарищ нашего Тимура, очень способный молодой человек!»). Короче, за всеми делами я — незаметно для себя, как бы и помимо своей воли — в совершенно определенный круг интересов погружался, связанных, говоря привычным для меня теперь языком, с развитием мирового революционного процесса… Для меня естественно было вместе с Тимуром на исторический факультет поступать, заниматься историей, как это позже называться стало — «пылающего континента». У меня уж и жизненная программа была — стать послом в этой самой республике S=F! Ну не программа, допустим, а скорее, юношеская мечта, но мечта вполне осязаемая… Анкета у меня была хорошая. Через Интерлингаторов я кое-что усвоил. Через них же некоторые знакомства образовались — среди разных комин-формовских деятелей, политических эмигрантов, аппаратчиков, журналистов, русских, иностранцев, из тех, что дома у них появлялись. Я там к тому времени сделался не только своим, но и необходимым человеком. И уже не только Розе или кухарке, но и самому Вольдемару. Я еще школу кончал, а уже на него работал: переводики на русский, записки разные из книг, конспекты, рефератики, много чего…

Учился в университете я неплохо, занимался общественной работой, оставили меня (и Тимура тоже) при кафедре, аспирантура. Это было, как ни странно, с моей стороны ошибкой. Мне надо бы сразу на оперативную дипломатическую линию выходить, перспективы приоткрывались. А я решил: не буду мелкой сошкой, мальчиком на побегушках — защищу-ка лучше сперва диссертацию, наберу вес, чтоб не с самого низа лесенки пойти. Как будто разумно? Оказалось не так!

Представьте себе: пятьдесят третий год. Сталин умирает. Берия. Критика культа личности. Правда о необоснованных репрессиях. Университет гудит. Что университет! Трясет всю страну, весь мир! Каждый день новости. Одно открывается, другое. Толки, разговоры. Осторожные, еще страшно, потом все откровеннее и откровеннее. Появляются первые реабилитированные. На факультет приходят восстанавливаться те, кого уже на моей памяти из комсомола исключали, а после сажали. Возвращаются бывшие ко-минтерновцы, которых мы за врагов народа и за немецких шпионов держали, в том числе и из S=F человек десять. За остальных, расстрелянных, — вдовы и дети-сироты. Старика Интерлингатора в парткомиссию вызывают: давал на кого-то показания, что тот троцкист, теперь тот, отсидев пятнадцать лет, признан невиновным. А тут Берлинское восстание, слухи о восстании заключенных где-то в Казахстане. Все шатается, самые основы дрожат… и чем дальше, тем больше. Как остаться спокойным, как не усомниться, хотя бы в чем-то?!