Крот истории - [20]
А удачные были? Были, были! Сосчитать?! Начал считать, кого-то пропустил, сбился, вспомнил, как одна остроумная дама из жениного бомонда говорит: «никогда не могу сосчитать, уже на втором десятке всегда сбиваюсь!» — снова стал думать о курьерше…
Рассвело… Необыкновенная напряженность была в воздухе перед восходом солнца. Ничего тихого или там умиротворенного… Все внешне спокойно, это так, ни облачка, разве что легкий ветерок, и верхушки деревьев, как положено, уже золотятся, но жуть такая, боль такая, все словно кричит, так что глохнешь от этого крика, от этого рева (потому и тишина) и, кажется, чувствуешь, как Земля в пространстве разваливается.
Утром работал над тезисами Союза Молодежи S=F (нашей ориентации) к съезду, а также изучал и корректировал программку мероприятия по проведению Международного дня солидарности трудящихся 1-е мая в столице S=F — демонстрация, одночасовая забастовка, взрыв городской водокачки, теракт в окраинном районе и так далее…
Работал, не клеилось, дважды пробовал лечь и подремать, но тут же вскакивал: только глаза закрою, будто кто толкнет… Сердце чуть подсдавливало. Принял валидолу. Полегчало. Записал несколько строк насчет концепции. Обедать пошел поздно, часам к четырем. Обед мерзкий, вчерашний: народу мало, они свежего и не варили, экономили. Все равно от еды разморило, решил: выйду на свежий воздух, иначе умру, умру!
Вышел. По главной аллее навстречу два сторожа с наглыми мордами. Они думают: они здесь самые главные! Свернул на боковую дорожку, она вела к кусту, тому самому. Там была лавочка, не из тех на бетонных ногах, что вдоль главной аллеи, а маленькая лавочка, быть может сделанная еще тогда, для… быть может, он сам посиживал на ней, любуясь розами… Тень от высоких елей, раздвоенная береза, рябина, запах сирени, зацветает сирень! — в этом году ранняя весна… Тюльпаны — но это потому что, как мне говорили, здесь специальная система подогрева почвы. Роз, конечно, быть еще не может…
Я загляделся на цветы и поздно заметил, что на скамейке у куста кто-то уже есть. Обидно. Повернуть резко назад нельзя, неудобно: судя по позе, это не охранник. Сделал еще два шага и наугад кивнул. Сидевший в ответ чуть приподнялся и показал, что кланяется. А, тот татарин! Худой, изможденный, виски запали, седой пух на лысой голове, изрядная седая же щетина, сутулый, улыбка страдальческая или… добрая…
— Присаживайся.
На ты и в голосе определенность, отчасти противоречащая его болезненному виду. Присаживаюсь, разит здорово, но карие глаза его ясны, лишь чуть воспалены, блестят, искрятся. Я представился — Кольцов. Говорю, нет ли закурить. Он вытащил «Мальборо», чиркнул зажигалкой. Пауза… Спросил, так и не назвав себя:
— Тяжелый случай?
— Извините, не понимаю.
— Странно. Мы с тобой говорим вроде по-русски, а ты меня не понимаешь. Или ты хочешь сказать, что я плохо говорю по-русски?!
— Извините, вы… прекрасно говорите по-русски… Я просто не понял, к чему относится ваш вопрос…
— К тому, что такой воз тянешь, удовольствия мало…
— Не знаю, что вы имеете в виду, но действительно в силу ряда обстоятельств у меня половина работы впустую. Я мог бы сделать вдвое больше, если б у меня были развязаны руки. И уж факт, пользы было б не вдвое, а вшестеро! — и скорее и лучше!..
— Рашэн-сыстэм, — сказал татарин. — Как скорее и лучше, никого не интересует… Жена еще не вернулась?
— ?!
— Я опять плохо говорю по-русски? Или ты хочешь английский? Извини, испанский я не учил… Я спросил тебя: жена не вернулась? Опа йок? По-татарски тебе понятней?
— Не вернулась…
— На праздники вернется?
— Не знаю…
— На праздники ты никого не застанешь, все разъедутся, будут гулять…
— Может не все?
— Тот, кто тебе нужен, будет гулять, а с тем, кто не нужен, о чем станешь говорить?
— Выпью хотя бы…
— Выпьешь? Ты что, хощешь выпить? — Да!
— Пойдем…
— Неудобно, что вы!..А у вас есть?!
— Неудобно, как говорят русские, штаны через голову надевать, а также в пощтовый ящик какать… Пойдем…
— Как вам удается? Он пожал плечами.
— Вы всё можете и… всё знаете?.. Он опять не ответил.
— Нет, в самом деле, откуда вы всё это знаете?
— Что всё?
— Ну, о Паутове я понимаю, а о жене откуда?
— Разве у меня глаза на затылке?
— Нет, и все же! Откуда вы знаете о жене?!
— Я знаю не только о ней…
— А о ком… еще?!
— О ком?
— Да, о ком?!
Татарин с сожалением глядел на меня. Я выдержал его взгляд и засмеялся:
— Этого, скажу честно, не предвидел! Ай да Паутов! И давно вы с ним связаны?
— Все в мире со всем связано, как утверждают философы… Мы все связаны… одной веревочкой…
— Понятно, понятно…
— Я бы не посоветовал тебе торопиться. Когда торопишься, можешь по ошибке побежать не в та сторона… Ты хотел выпить? Пойдем…
— И давно вы связаны?
— Поскорей придумать, как называется, да? Сказал название, консепсия формулировал, и уже не страшно, да? Как в коробочка положил, крышечка прикрыл и бумажка приклеил… А потом, смотришь, сам в эта коробочка сидишь! Так?!
При слове консепсия я дрогнул, но решил не сдаваться:
— Но про Тимура, про Тимура откуда вам тогда известно?!
— Пойдем… Или нет, я пойду, а ты еще погуляй. Зайдешь минут через десять. Чтоб люди не сказали: старый Моха-мед-Оглы повел спаивать юношу… Люди все видят… Надо сидеть тихо, и тогда много можно услышать и увидеть. Двигаешься, делаешь много шума…
В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960—1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Роман «Наследство» не имел никаких шансов быть опубликованным в Советском Союзе, поскольку рассказывал о жизни интеллигенции антисоветской. Поэтому только благодаря самиздату с этой книгой ознакомились первые читатели.
В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.
В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.
Единственная пьеса Кормера, написанная почти одновременно с романом «Человек плюс машина», в 1977 году. Также не была напечатана при жизни автора. Впервые издана, опять исключительно благодаря В. Кантору, и с его предисловием в журнале «Вопросы философии» за 1997 год (№ 7).
В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Не научный анализ, а предвзятая вера в то, что советская власть есть продукт российского исторического развития и ничего больше, мешает исследователям усмотреть глубокий перелом, внесенный в Россию Октябрьским переворотом, и то сопротивление, на которое натолкнулась в ней коммунистическая идея…Между тем, как раз это сопротивление, этот конфликт между большевизмом и Россией есть, однако, совершенно очевидный факт. Усмотрение его есть, безусловно, необходимая методологическая предпосылка, а анализ его — важнейшая задача исследования…Безусловно, следует отказаться от тезиса, что деятельность Сталина имеет своей конечной целью добро…Необходимо обеспечить методологическую добросовестность и безупречность исследования.Анализ природы сталинизма с точки зрения его отношения к ценностям составляет методологический фундамент предлагаемого труда…
«Все описанные в книге эпизоды действительно имели место. Мне остается только принести извинения перед многотысячными жертвами женских лагерей за те эпизоды, которые я забыла или не успела упомянуть, ограниченная объемом книги. И принести благодарность тем не упомянутым в книге людям, что помогли мне выжить, выйти на свободу, и тем самым — написать мое свидетельство.»Опубликовано на английском, французском, немецком, шведском, финском, датском, норвежском, итальянском, голландском и японском языках.
Книга «Русская судьба: Записки члена НТС о Гражданской и Второй мировой войне.» впервые была издана издательством «Посев» в Нью-Йорке в 1989 году. Это мемуары Павла Васильевича Жадана (1901–1975), последнего Георгиевского кавалера (награжден за бои в Северной Таврии), эмигранта и активного члена НТС, отправившегося из эмиграции в Россию для создания «третьей силы» и «независимого свободного русского государства». НТС — Народно Трудовой Союз. Жадан вспоминает жизнь на хуторах Ставропольщины до революции, описывает события Гражданской войны, очевидцем которых он был, время немецкой оккупации в 1941-44 годах и жизнь русской эмиграции в Германии в послевоенные годы.
Известный британский журналист Оуэн Мэтьюз — наполовину русский, и именно о своих русских корнях он написал эту книгу, ставшую мировым бестселлером и переведенную на 22 языка. Мэтьюз учился в Оксфорде, а после работал репортером в горячих точках — от Югославии до Ирака. Значительная часть его карьеры связана с Россией: он много писал о Чечне, работал в The Moscow Times, а ныне возглавляет московское бюро журнала Newsweek.Рассказывая о драматичной судьбе трех поколений своей семьи, Мэтьюз делает особый акцент на необыкновенной истории любви его родителей.
Книга принадлежит к числу тех крайне редких книг, которые, появившись, сразу же входят в сокровищницу политической мысли. Она нужна именно сегодня, благодаря своей актуальности и своим исключительным достоинствам. Её автор сам был номенклатурщиком, позже, после побега на Запад, описал, что у нас творилось в ЦК и в других органах власти: кому какие привилегии полагались, кто на чём ездил, как назначали и как снимали с должности. Прежде всего, книга ясно и логично построена. Шаг за шагом она ведет читателя по разным частям советской системы, не теряя из виду систему в целом.