Крот истории - [19]
15 апреля
Ночь. Связь
Ночь была ужасной. Лег, размышляя о концепции, о том, как решить теперь обратную задачу — как эту кристально чистую идею, мне открывшуюся, выразить привычным языком, где найти нужные слова? Ведь напрямую не скажешь: большевики, дескать, воплотили русскую идею! Из тех, к кому я должен буду обратиться, — кто поумней об этом и без меня знают. Но вслух (у нас) этого никогда и никем высказано не было. Никто так и не сумел найти подходящих слов, так чтоб нельзя было придраться! Попробуй скажи — затопчут, из партии исключат! Сказать можно все, надо только корректно сформулировать! Почему же до меня этого как будто никто не сделал? Получится ли и у меня?!
Пока что не получается и у меня… Лежу, ворочаюсь, под дверью опять топот и грохот, пробую что-то набросать на листке… Пустой номер! Устал, голова не работает, глазами трудно ворочать, боль в виске, нет, над правым глазом… Пытаюсь заснуть, боль разрастается, ночью всегда все кажется хуже. Надо постараться думать о чем-то другом… Таблеток не хочу, я и так их порядочно напринимал за последнее время. Хорошо бы выпить! По приезде у меня была заначка. На ночь стопку-другую очень недурно. Но сейчас хочется по-настоящему, по крупной, разрядиться, расслабиться… Надо было днем сходить в магазин, не лениться. Магазин далеко, километрах в трех — не пошел, чтоб не терять времени, вот теперь и страдаю… Где бы раздобыть, а? У Паутова наверняка есть, он, как мужик, обедать без водки не садится (то есть выпивает у себя, один, и спускается вниз). Но самого его нет, если б и был, не стал бы я сейчас у него просить… Зато тут есть один татарин, специалист по Англии, работник, говорят, отличный, диссертацию написал, и человек хороший, но чудовищный алкаш. Говорят, он на ногах уже в три часа утра, выпивает первую рюмку и садится работать; к одиннадцати он уже готов, выдул поллитра. Больше, как правило, без повода не пьет, подремывает за столом, слегка чего-то почитывает. А держится здорово (потому и терпят), я его видел в столовой и библиотеке. Как только он ухитряется протащить сюда столько водки, это ведь ящиками надо таскать?! Кто-то ему носит… Скорей всего, договорился с буфетчицей или со сторожами, он и сам, кажется, из этих, с Лубянки… Может, ночью-то весь шум оттого, что ему ящики тащат?! Ха-ха-ха!.. Может, постучаться к нему, его комната последняя перед лестницей справа?.. Нет, неудобно, еще испугается. Сколько сейчас? Второй час ночи? У татарина самый сон перед пробуждением… Надо было самому постараться наладить контакт с буфетчицей или с уборщицей… Хотя на эту каргу и посмотреть-то страшно! Ходит закутанная по глаза в платок, а глаз-то один! нет, чур-чур меня!.. Буфетчица? Ее я и в лицо-то плохо помню, на улице бы не узнал; кажется, рыжая… Сторожа? Нет, с ними лучше не связываться… Ага, вот, кое-какая идея забрезжила!.. Наша курьерша! Попросить ее!.. Она выходит и входит, уезжает и приезжает иногда по два-три раза на дню. Может, она-то татарину и носит? Я же видел: татарин походя хлопнул ее по ж… В шутку, как добрую подружку. Впрочем, здесь мало наверно найдется, кто не хлопал бы ее по ж…, или во всяком случае не хотел бы хлопнуть… А я что, хуже других, что ли?! Она работает на Паутова, против меня? Но вдруг все же мои опасения несправедливы?!.. Дать ей денег — купит, принесет… С ней же и выпить… Интересно, откажется или нет? Нет, конечно! А хорошо бы… Никого же нет, у меня в комнате… можно хоть на всю ночь! Не е…сь, где работаешь? Чушь! Во всех учреждениях, во всех институтах испокон веку все спали и спят почем зря, кто с секретаршей, кто с сотрудницей, а кто… с курьершей! Как одна семья… при первобытно-общинном строе… Чего я боюсь? Я здесь уже полмесяца, что я монах, или заключенный?! Она слова не скажет… Если кто засечет, вот тогда скверно будет!.. А Паутов?! Не было ли, кстати, у них между собой чего-нибудь? Может, что-то и было?.. А может, все же он ее специально подсовывает мне?! Что если она ко мне приставлена и все ее поведение — провокация?! Подловить меня, да? Или не подловить, а вообще войти ко мне в доверие, выудить из меня какую-то информацию?! Это так на него похоже, очень похоже! Надо остерегаться, держать ухо востро. Я же совсем не знаю, кто она… Нет, вздор, чушь собачья, молоденькая девка, кто она может быть, обычная про-блядушка, подкатывается ко всем… Зря я тогда с ними не поехал… Это я однажды повстречал ее на Арбате с подружкой, подружка тоже ничего, черненькая, армяночка, обе поддатые, хихикают, звали к себе, к подружке… Можно было б поехать, я отказался… Теперь стало жалко, ох, как жалко! Надо было, надо! Дурак!..
Полночи я так прокрутился, бросало то в жар, то в холод, разобрало, прямо хоть сейчас беги, ищи ее комнату, вламывайся!.. Другие какие-то упущенные возможности в голову полезли, еще один старый случай с подругой жены, потом — уже недавний — с племянницей знакомых, которую я спьяну на кухне обжимал и даже свидание ей назначил на площади Маяковского, а сам на другой день не пришел: она несовершеннолетняя была, шестнадцать? — да, семнадцати не исполнилось, — испугался! Чего было пугаться? Она не первый раз это делала, я уверен, такая девка, родня как раз жаловалась, что удержу нет! А другой вариант, на юге?
В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960—1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Роман «Наследство» не имел никаких шансов быть опубликованным в Советском Союзе, поскольку рассказывал о жизни интеллигенции антисоветской. Поэтому только благодаря самиздату с этой книгой ознакомились первые читатели.
В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.
В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.
Единственная пьеса Кормера, написанная почти одновременно с романом «Человек плюс машина», в 1977 году. Также не была напечатана при жизни автора. Впервые издана, опять исключительно благодаря В. Кантору, и с его предисловием в журнале «Вопросы философии» за 1997 год (№ 7).
В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Не научный анализ, а предвзятая вера в то, что советская власть есть продукт российского исторического развития и ничего больше, мешает исследователям усмотреть глубокий перелом, внесенный в Россию Октябрьским переворотом, и то сопротивление, на которое натолкнулась в ней коммунистическая идея…Между тем, как раз это сопротивление, этот конфликт между большевизмом и Россией есть, однако, совершенно очевидный факт. Усмотрение его есть, безусловно, необходимая методологическая предпосылка, а анализ его — важнейшая задача исследования…Безусловно, следует отказаться от тезиса, что деятельность Сталина имеет своей конечной целью добро…Необходимо обеспечить методологическую добросовестность и безупречность исследования.Анализ природы сталинизма с точки зрения его отношения к ценностям составляет методологический фундамент предлагаемого труда…
«Все описанные в книге эпизоды действительно имели место. Мне остается только принести извинения перед многотысячными жертвами женских лагерей за те эпизоды, которые я забыла или не успела упомянуть, ограниченная объемом книги. И принести благодарность тем не упомянутым в книге людям, что помогли мне выжить, выйти на свободу, и тем самым — написать мое свидетельство.»Опубликовано на английском, французском, немецком, шведском, финском, датском, норвежском, итальянском, голландском и японском языках.
Книга «Русская судьба: Записки члена НТС о Гражданской и Второй мировой войне.» впервые была издана издательством «Посев» в Нью-Йорке в 1989 году. Это мемуары Павла Васильевича Жадана (1901–1975), последнего Георгиевского кавалера (награжден за бои в Северной Таврии), эмигранта и активного члена НТС, отправившегося из эмиграции в Россию для создания «третьей силы» и «независимого свободного русского государства». НТС — Народно Трудовой Союз. Жадан вспоминает жизнь на хуторах Ставропольщины до революции, описывает события Гражданской войны, очевидцем которых он был, время немецкой оккупации в 1941-44 годах и жизнь русской эмиграции в Германии в послевоенные годы.
Известный британский журналист Оуэн Мэтьюз — наполовину русский, и именно о своих русских корнях он написал эту книгу, ставшую мировым бестселлером и переведенную на 22 языка. Мэтьюз учился в Оксфорде, а после работал репортером в горячих точках — от Югославии до Ирака. Значительная часть его карьеры связана с Россией: он много писал о Чечне, работал в The Moscow Times, а ныне возглавляет московское бюро журнала Newsweek.Рассказывая о драматичной судьбе трех поколений своей семьи, Мэтьюз делает особый акцент на необыкновенной истории любви его родителей.
Книга принадлежит к числу тех крайне редких книг, которые, появившись, сразу же входят в сокровищницу политической мысли. Она нужна именно сегодня, благодаря своей актуальности и своим исключительным достоинствам. Её автор сам был номенклатурщиком, позже, после побега на Запад, описал, что у нас творилось в ЦК и в других органах власти: кому какие привилегии полагались, кто на чём ездил, как назначали и как снимали с должности. Прежде всего, книга ясно и логично построена. Шаг за шагом она ведет читателя по разным частям советской системы, не теряя из виду систему в целом.