Кронштадский лёд - [7]
— Ишь ты, — усмехнулся Терентий, подкрутив ус. — Любви у него не будет…
— Ну и ничего тут смешного!
— Смешного нету, — поспешно согласился Терентий. — Да откуда он наперед знает, что больше ее не будет?
— Знает, потому что — настоящая любовь. Вот!
— Пускай будет по-твоему.
Про «настоящую» любовь он ничего не знал. Только в книгах бывало, что сильно любили. Например, как те же Артур и Джемма в «Оводе». Ну и что получилось у них? Ничего хорошего…
— Поставь ту, где танцы, — распорядилась Капа.
Опять она учила Терентия танцевать. Комната наполнилась такой ритмичной и звучной музыкой, что большой абажур из розовой складчатой материи начал раскачиваться над танцующими.
— Раз, два, третий в сторону. Раз, два, — учила девочка. — Теперь поворот.
На повороте она слегка прижалась, и Терентий обнял ее крепче. Капа остановилась, вскинула на него вопрошающий взгляд.
— Извиняюсь, — пробормотал он, медленно отпуская ее.
Боялся, что она опять рассердится, убежит. Но Капа не убежала. Закрыв глаза, потянулась к нему. Ее губы дрогнули от поцелуя.
— У тебя усы щеко́тные, — сказала она, не раскрывая глаз.
И потом не раскрыла, когда, нацеловавшись, они, разгоряченные, бурно дыша, оказались на кушетке. Старая, видавшая виды кушетка заскрипела под их молодыми телами. Капа застонала от боли. Граммофонная игла, дойдя до края музыки, зашипела, как рассерженный кот.
Не хотел Терентий ввязываться в политику. Не его это было дело. Он поддерживал в исправности электрочасть в первой башне — не потому только, что служба такая, но и потому, что нравилось ему электричество — в этой невидимой силе была непостижимая великая тайна.
Но другая — и тоже невидимая — сила накаляла страсти той зимой. На обоих линкорах, стоявших в гаванях Кронштадта, — «Петропавловске» и «Севастополе» — матросская «братва» криком выказывала недовольство. Комиссары — те же военморы, только с властными полномочиями — пытались охладить горячих, успокоить рассерженных. Ссылались на тех моряков, которые жизни не пожалели на фронтах гражданской войны, — на красу и гордость революции. «Ну да, герои они, за советскую власть жизню свою положили! — кричали в ответ комиссарам. — А что вы с ней сделали? С советской властью? Где она?» «Как это — где? Она и есть в России…» «Нету ее! Всю власть забрали вожди партийные! Даешь перевыборы советов!» — кричали военморы.
— Кýрат! — тихо ругался Юхан Сильд, лежа поздним вечером в подвесной койке рядом с койкой Терентия. — Обещают, а ничего не дают… не делают…
— Что такое «кýрат», Яша? — спросил Терентий.
— Это черт. Раскольников обещал оптацию — где она? Уехала вместе с ним.
Раскольников, верно, из Кронштадта в январе уехал — перевели его на новую должность — говорили, что отправили полпредом куда-то в далекую страну. Врид командующего Балтийским флотом стал начштаба Кукель (бывший старший лейтенант). Ну и что — Кукель? Не видно его и не слышно. Уж скорее, чем он, командует военмор Кузьмин, комиссар Балтфлота. Этот Кузьмин приходил на «Петропавловск», выступил на общем собрании — мужик не глупый, не зря у него козырек на лбу. Хорошо всё объяснил про временные трудности пролетариата. «А крестьяне? — кричали ему. — Их-то зачем раком ставите?» «Никто не ставит!» — возражал Кузьмин, его бледное лицо багровело, и он нёс дальше — про классовую солидарность и близость мировой революции.
Вот кого на линкоре больше слушали, чем даже командира Христофорова и комиссара Иванова, так это Петриченко Степана, старшего корабельного писаря. Он сам-то был родом из малоземельной крестьянской семьи, и грамоте обучен — его речи совпадали с настроениями экипажа. Его послушать и с «Севастополя» приходили. Он-то, Петриченко, и предложил отправить с обоих линкоров делегацию в Петроград — выяснить обстановку («что на заводах там деется»). В делегацию «Петропавловска» судовой комитет включил и Терентия Кузнецова.
Ему, Терентию, ехать в Питер не хотелось. Как раз на четверг назначили поездку, а у него по четвергам…
Ну, может, детство было хорошее, приятно же вспомнить прочитанные книжки, и как в речке плотву ловили в плетеные корзины. А в дальнейшей жизни никакой радости — случайно выжил в штыковой атаке, а потом — свист боцманской дудки в шесть утра — «команде вставать, койки вязать!» — и нарастающая бузá, крики, споры — какая власть нужна, а кого надо прогнать к… ну, известно куда… И одна, только одна отрада у Терентия — встречи по четвергам с Капой… Отдавшись, она лежит с закрытыми глазами в его объятии… тихонько мурлычет: «Это любовь?.. У нас любовь, Терёша, да?» «Ну да, — отвечает он, — а чего ж еще?»
Вот, значит, и любовь, а он-то раньше не понимал, чтó это такое, и мучило Терентия, что не знал он слов для нее — для любви. Одно только повторял: «Джахаваха». «Джаваха»! — кричала Капа и смеялась, запрокинув голову. Глаза у нее светились озорством.
В Петрограде было холодно и очень неспокойно. Как в семнадцатом, по улицам ходили патрули. Прохожие опасливо посматривали на кронштадтских военморов, хоть они, в отличие от семнадцатого года, шли невооруженные.
Разошлись по нескольким заводам. Терентий и еще два петропавловца заявились на Балтийский завод, издавна дымивший на Васильевском острове. Не дымил завод, рабочие бастовали. Кронштадтцев не хотел пускать на завод караул курсантов, стоявший у закрытых ворот. Но рабочие, собравшиеся по ту сторону ворот, стали требовать пропустить делегацию. «Кто вас сюда поставил? — кричали курсантам. — Какой власти служите, вояки косопузые?». «Сами вы косопузые! — сердились курсанты. — Работать надо! А не бастовать против советской власти!». «Где она, советская власть? — кричали заводские. — Как не было, так и нету!». «А ну, заткнись!». «Сам заткнись! Хватит рты затыкать! Даешь народно… народовластье!»
С первых страниц романа на читателя обрушивается лавина загадочных происшествий, странных находок и удивительных приключений, скрученных авторами в туго затянутый узел. По воле судьбы к сотрудникам спецлаборатории попадает таинственный индийский кинжал, клинок которого беспрепятственно проникает сквозь любой материал, не причиняя вреда ни живому, ни мертвому. Откуда взялось удивительное оружие, против какой неведомой опасности сковано, и как удалось неведомому умельцу достичь столь удивительных свойств? Фантастические гипотезы, морские приключения, детективные истории, тайны древней Индии и борьба с темными силами составляют сюжет этой книги.
Фантастический роман о необычной судьбе землянина, родившегося на космическом корабле, воспитывавшегося на другой планете и вернувшегося на Землю в наши дни. С первых страниц романа на читателя обрушивается лавина загадочных происшествий, странных находок и удивительных приключений, скрученных авторами в туго затянутый узел.Для среднего и старшего возраста. Рисунки А. Иткина.
Сага о жизни нескольких ленинградских семей на протяжении ХХ века: от времени Кронштадского мятежа до перестройки и далее.
На 1-й стр. обложки — рисунок Г. ФИЛИППОВСКОГО к повести Льва Константинова «Схватка».На 2-й стр. обложки — рисунок Ю. МАКАРОВА к научно-фантастическому роману Е. Войскунского, И. Лукодьянова «Плеск звездных морей».На 3-й стр. обложки — рисунок В. КОЛТУНОВА к рассказу Даниэля де Паола «Услуга».
Тяжкие мысли одолевают дуна Абрахама, хранителя стола его величества Аурицио Седьмого, короля Кастеллонии. С каким трудом добился он места при дворе, положения в обществе, графского титула, наконец! А любимый сын его и наследник Хайме, пренебрегая благополучием, рвется в дальний морской поход к Островам пряностей, туда, где, бывалые люди рассказывают, «нет пути кораблям – сплошной ил. И небо без звезд». А еще, того и гляди, покажется морской епископ – встанет из моря, «а митра у него светится, из глазищ огонь – ну и все, читай молитву, если успеешь… А морской змей? Как высунет шею из воды, как начнет хватать моряков с палубы…».
Две фантастические повести — «Химера» и «Девиант» — примыкают к роману своей нравственной проблематикой, драматизмом, столь свойственным ушедшему XX веку. Могут ли осуществиться попытки героев этих повестей осчастливить человечество? Или все трагические противоречия эпохи перекочуют в будущее?От автора. В 1964 году был опубликован написанный совместно с И. Лукодьяновым рассказ «Прощание на берегу». Мне всегда казалось, что в этом рассказе, в его проблематике таятся неиспользованные возможности. Обстоятельства жизни не позволили нам вернуться к нему, а в 1984 году И.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.