Кролик, или Вечер накануне Ивана Купалы - [7]

На вышке, правда, никого не было – зато на заборе, красивыми буквами под трафарет, было выведено: “Стой, стреляют без предупреждения”.

Гольденмауэр побледнел – видимо, ему вспомнилось что-то из прошлого.

Рудаков почесал затылок, а я просто вздохнул.

– Ничего-ничего, тут все завсегда понятно, – ободрил нас Синдерюшкин и одновременно еще больше запутал. Он повел нас мимо стены по тропинке. Через пять минут обнаружилось, что стена обрушена и огромные бетонные плиты лежат плашмя по обе стороны от периметра.

Пока никто не стрелял; но тут ведь такое дело – как стрельнут, так поздно, а предупреждать нас не собирались. Дорога вела нас вдоль гигантских елок, травы по грудь и грибов, взятых напрокат из сказки одного британского педофила.

Внезапно елки расступились, и мы увидели огромный – до горизонта- пруд с черной водою.

Синдерюшкин подобрал камешек и кинул им в водную поверхность.

Камешек не сделал ни одного блинчика и, не булькнув, ушел в глубину.

Было такое впечатление, что Синдерюшкин швыряется камнями в магическое черное зеркало. Пруд сожрал еще пару камней, прежде чем

Синдерюшкин повернулся к нам и сказал:

– Это физический пруд. Хрен знает, что это такое, но тут така-а-я рыба. Я вам даже отказываюсь говорить, какая тут рыба. Тут удочку кинешь и та-а-акое поймаешь, что держите меня семеро. Правда, я кота начал кормить, и некоторая неприятность вышла.

– Сдох? – подала голос мосластая, которая до этого долго молчала.

– Почему сдох? Ушел. Ему неловко стало среди нас – мы не могли разговор поддержать. А тут я бы поселился – кролей, скажем, разводить можно. Интересно, какие тут кроли вырастут…

Было тихо и пустынно, жара не спадала, над прудом дрожало разноцветное марево.

Вдруг из кустов, мягко шурша шинами о камушки, выехал автомобиль селедочного цвета. Из него, загребая руками, выпал щуплый человечек в белом костюме. Щуплый стал раздеваться, аккуратно и бережно раскладывая одежду на капоте. Он разложил костюм, несколько мобильных телефонов, снял из подмышки кобуру, несколько наручных часов и, наконец, подошел к черной воде в одних черных трусах, иначе называемых семейными. Из другой одежды на нем оставалась только пудовая золотая цепь.

– Эй! – крикнул Рудаков. – Брат!

– А? – Человечек был явно недоволен, что его оторвали.

– А я говорю – цепь-то сыми, утонешь ведь, – еще раз крикнул

Рудаков. Щуплый посмотрел на него недобро и ступил в воду.

– Ну, все, со знаменитым прудом вы уже познакомились, – оторвал нас от картины купания Синдерюшкин. – Пойдемте дальше.

И мы пошли – чего, спрашивается, смотреть. Действительно.

– Вона, гляди. – Синдерюшкин показал на длинное здание. – Мезонная фабрика и есть.

Здание было не просто длинным, а неопределимой длины. На обширной, залитой белым бетоном площади стояла статуя неизвестного человека без головы. Настоящий бюст – успел подумать я. Уцелевшие стекла сверкали на солнце. А вот в башнях регулирующих устройств все они были выбиты.

Мы пошли вдоль стены и шли в этом направлении долго, так долго, что оба конца мезонной фабрики потерялись в чаще дальних лесов. Вдруг рядом, из провала в стене, из царства оплавленной и искореженной арматуры вышли мужик с бабой, взявшись за руки. В свободной руке мужик держал поводок, на котором прыгал гигантский кролик.

Кролик чуть не сбивал мужика с ног, но женщина помогала ему, и вот они прошли мимо нас молча, прошли ни слова не говоря, прошли, будто набравши воды в рот. Даже не поздоровавшись.

Да и мы продолжили свой путь.

– Слушай, а что это в пруду-то было? – спросил я Синдерюшкина как бы между прочим.

Он почесался и сказал:

– Наверное, спецматерия. Только разное говорят. Но рыба это место любит.

Гольденмауэр опять вмешался:

– Точно, протоматерия. Это все неквантовая протоматерия прет. Потом протоматерия самопроизвольно квантуется – во-первых, на частицы и античастицы, во-вторых, на электромагнитные поля. Так вот, та часть протоматерии, которая не успела проквантоваться, может вступать во взаимодействие с ядрами и электронами окружающей среды. Так, возможно, возник этот черный пруд, вернее, то, что нам кажется водой в нем. Эта протоматерия должна проникать всюду, для нее нет преград, и она воздействует на все-все. Я, наверное, не очень ясно объясняю?

– Да откровенно говоря, ни хрена я не понял, – подытожил Рудаков.

Наконец показались ворота. Перед ними стоял старый бронетранспортер, обросший мочалой, и торчала покосившаяся будочка охраны.

На потрескавшейся асфальтовой дороге стояли двое часовых. Чтобы всех нас приняли за секретных физиков, Гольденмауэр начал громко кричать

Рудакову в ухо:

– Знаете, коллега, я все-таки придерживаюсь кварковой модели адронов! Адронов-Кончалонов! Вы согласны!? Да?

Рудаков пучил глаза, а Синдерюшкин отмахивался удочками.

Часовые с ужасом смотрели на нас, а правый мелко-мелко крестился, пока Леня громко не крикнул на него, что, дескать, руку отрежет за непочтение к материализму.

За воротами снова была ветка железной дороги.

– Вы что, не знаете, – сказал Синдерюшкин, – что вокруг нашего города было несколько колец обороны? Для них специальные дороги придуманы – и по сей день в лес куда зайдешь – там дорога какая никакая есть. Бетонная штуковина с дверью или, на худой конец, – гипсовые пионеры. Вот придумали Первую особую армию ПВО, понаставили ракет по лесам- сотнями, наделали всяко-разных электронных ушей, причем еще при Усатом, и как-то все это в природе осталось – под кустами и деревьями. Только все мочалой, конечно, обросло. Без мочалы-то никуда.