Кризис - [38]

Уголовный кодекс определял спекуляцию как перепродажу с целью наживы — и для того, чтобы посадить человека, надо было поймать его за руку, и зафиксировать факт получения выгоды. Вокруг были люди, которые торговали валютой, камнями, драгоценностями — и, хоть и ходили они близко, ничего общего у меня с ними не было. В самой по себе наживе не было ничего манящего — поскольку советская экономика по факту была полунатуральным обменом, сто друзей всегда были важнее ста рублей, подлинным капиталом были связи, благодаря которым можно было достать и нормальную обувь, и финскую колбасу. Факт наживы меня самого несильно интересовал — мне куда важнее было совмещать мою библиоманию с неким вызовом, который был в том, чем я занимался. Я подсел на этот драйв, и он был (и есть) для меня важнее денег. И советская власть, и советская экономика создавали идеальные условия для того, чтобы жить такой жизнью.

Однако была и оборотная сторона. Проводя, скажем, вторую половину дня у Дома книги, первую я должен был все-таки отсиживать на работе — в Госстандарте. А когда у тебя и деньги начинают водиться, и в нематериальном плане ты начинаешь жить не как все, давить на тебя начинает прежде всего твоя свобода. Жить двойной жизнью не может быть легко. Однажды я, на очередном собрании в кабинете у шефа, первый раз за много лет отчего-то стал прислушиваться к тому, что говорит этот человек. И я вдруг понял — боже, он же просто тупой дятел; если принимать всерьез все то, что он говорит, можно с ума сойти. Я стал маяться. Меня стали травить (когда ты за шесть лет меняешь шесть машин, это неизбежно). Я стал выступать с критикой, чтобы меня не уволили, — тогда была кампания против преследования за критику, но ведь для этого надо было вникать в суть этих муторных дел... Меня стали заставлять написать заявление по собственному желанию, и я написал, что увольняюсь, поскольку не могу достичь показателей плана без приписок и воровства. Такому заявлению, понятно, никто не дал бы хода. Тогда меня — это была такая изощренная форма издевательства — стали ставить на ночные дежурства. Тут я совсем соскочил с катушек и стал описывать в гроссбухе (где в графе «происшествия» годами писалось «без происшествий») нападения сначала организованных банд, а потом инопланетян. Ну, это уже была последняя капля, понятное дело.

В конце концов, я нашел себе такое место, которое вполне соответствовало моим ожиданиям. Я был поставлен на контроль сбора цветного металла на пунктах приема. За десятку в месяц мои подшефные контролировали все без меня, а я мог числиться на работе, никогда там не появляясь. И началась хорошая жизнь. Казалось бы, спекулянт о брежневских временах так отзываться не должен. Но складывалась клиентура — среди моих покупателей встречались высокопоставленные люди; обладать антикварными изданиями их обязывал не столько понт, сколько положение. Ну, а знакомства, как я уже говорил, были самым главным капиталом. Помню, один министр заказал мне библиотеку книг о русских путешественниках — и это стало для меня целой упоительной исследовательской работой. Я кинул среди коллег клич, и в моих руках оказались мемуары Крузенштерна, записки Даля, редчайшие издания Афанасия Никитина... Обращались даже служители церкви. Я доставал для семинарий и академий сочинения Бердяева, Булгакова, Леонтьева за весьма умеренную плату — понимал, что другого канала получения этих книг у них быть не может.

Среда букинистов, в отличие от смежных областей, не была полна уголовниками — среди людей моего круга никто даже в тюрьме не сидел, никто никого никогда не сдавал и не кидал. Даже Конторе мы не были нужны — было «в отрасли», как ни странно, много людей, открыто называвших себя стукачами. Но практика показывала, что с нами — в частности, со мной — они имели дело только тогда, когда им было выгодно. Ну и, к тому же, книготорговец — это же не шпион и не вредитель, пусть себе гуляет.

Забавно, что самые суровые времена для меня настали как раз в период либерализации экономики. Если в середине 80-х, когда уже была свобода, но еще было социалистическое государство, работать было даже и привольно, то к концу девятого десятилетия наступила некоторая амба. Рынок встал — то есть исчез. То есть совсем — вместе с едой из магазинов. Уже можно было быть спекулянтом и называться предпринимателем, но незачем было спекулировать и предпринимать — книги стали никому не нужны. Именно тогда мне довелось — едва ли не впервые в жизни — заняться бизнесом как таковым, чистым зарабатыванием денег: навыки есть, жить надо, вертеться — умей. Сначала, в самом зачине 90-х — занялся компьютерами. Здесь хотя бы формально мне как технарю было понятно — ну, техника, прогресс, все дела. Затем, когда первичная потребность в ЭВМ была удовлетворена — недвижимостью. И вот тут для меня начался самый что ни на есть кошмар. Когда занимаешься книгами, имеешь дело с образованными людьми или теми, которые пытаются стать образованными. Когда занимаешься недвижимостью — имеешь дело с алкашами и пустоголовыми новыми русскими, именно они населяют твой мир и снятся тебе ночами. Я знал и знаю огромное количество людей, которые могут ради выгоды есть грязь и в ней валяться. Мне же было просто худо.