Кризис - [34]

Через день все повторилось, с той лишь разницей, что я прихватила из дому термос и бутерброды с вареной колбасой. Азербайджанцы улыбались так же широко и при том ничуть не сально, оптовики бодро разбирали подтяжки, из громкоговорителей, укрепленных на мачтах освещения, неслась украинская песня «Дывлюсь я на нэбо, та й думку гадаю». «Вот почему, — спрашивал торговец резиновыми тапочками справа от меня свою щекастую напарницу и, судя по всему, гражданскую жену, — почему украинские песни такие мелодичные, такие певучие, прям так и хочется подпевать, а русские — все грустные, а? То на сердце, бл. дь, кручина, то еще какая-нибудь х.. ня». Напарница хохотала и отвечала: «Не знаю».

Наискосок от меня находилось странноватое на вид сооружение: наскоро сбитый из досок киоск, наподобие тех, в которых в советские времена торговали мороженым. За прилавком стояла женщина средних лет с крашеными хной и басмой волосами. За ее спиной была доска, по которой двигались маленькие автомобильчики, приводимые в действие электромоторами, — каждый по своей колее. Как я вскоре поняла, то был доморощенный тотализатор: люди подходили, ставили на какую-то из машинок определенную сумму — например, десять тысяч рублей — после чего женщина с крашеными хной и басмой волосами нажимала на кнопку, и начиналось соревнование. Если машинка приходила первой, игрок получал выигрыш, в несколько раз превосходивший сумму затрат. Привлеченные столь впечатляющим примером скапливались у киоска игроки, ищущие счастливого поворота судьбы. Время от времени кто-то выигрывал и бурно своему выигрышу радовался. От нечего делать (не все же азербайджанцам улыбаться) я лениво наблюдала за этим однообразным процессом, и вдруг поняла, что он еще однообразнее, чем я предполагала: выигрывают все время одни и те же люди. Ротация победителей происходит в течение дня, счастливчики по нескольку раз подходят к заветному киоску и делают ставки. А больше никто не выигрывает. Прежде чем я успела понять, что именно происходит, случилась первая жертва. Какой-то оптовик проигрался вчистую. Спустил все свои деньги, но ни одна из его машинок не пришла к финишу первой. «Да это, бля, лохотрон! Лохотрон!!!» — заорал потрясенный оптовик, лишившийся, по-видимому, всех своих оборотных средств, денег на дорогу, на еду, на сигареты. Оптовик орал громко, гораздо громче украинской песни, которая неслась над рынком из репродуктора. Дело могло получить серьезную огласку. Но не получило: к оптовику откуда-то сзади подошел крепкий молодой парень в спортивном костюме, очевидно, профессиональный спортсмен, и несколько раз ударил его под ребра. Оптовик согнулся, потом разогнулся, ему сдавили руку и повели по тропинке к выходу, даже ничего не говоря, а рассчитывая — и небезос? новательно — на его сообразительность. Через десять минут игра на деньги возобновилась.

Наблюдать, как обманывают дураков, неинтересно: запас сочувствия быстро истощается, а сюжет один и тот же, с минимумом вариаций. Я подумала, что рынок в «Лужниках» — это модель российского общества: продавцы есть, покупатели есть, мошенники есть, халявщики есть. Модель получалась редукцио? нистской. Я стала достраивать недостающие звенья и очень быстро запуталась. Потому что ни я сама, ни мои работодатели в модель не вписывались. Слишком частный случай. Но одно дело я — временно безработная, отчаянно нуждающаяся в деньгах женщина интеллигентной профессии, ведь этот рынок с его лохотронами, украинскими песнями и азербайджанскими улыбками пройдет, как страшный сон, и я вновь вернусь к своему компьютеру. И совсем другое — мои работодатели, вполне здоровые, вполне доброкачественные люди, чьи дети получают высшее образование. Странно, странно. Леонид Семенович, бывший научный работник, совершенно не вписывался в рынок — по крайней мере, в прямом смысле слова. Помню, однажды он, седой высокий смуглый человек, привез товар. Я ставила палатку. Он помогал мне. И так случилось, что я воткнула шест не совсем туда, куда следовало, залезла на чужую территорию. Из-за навеса выглянул рослый дубленочник, толкнул шест, и вся конструкция обрушилась. Я вскрикнула. Дубленочник захохотал. Соседка, гражданская жена продавца тапочек и поклонника украинской эстрады, захохотала тоже. Леонид Семенович пробурчал: «Как не стыдно», нагнулся и стал собирать железные палки и энергично втыкать их обратно в землю. Коллеги согнулись от хохота. «Чего ржешь?» — вдруг сказал Леонид Семенович робко. Смех прекратился. «По е. лу хочешь схлопотать, дед?» — спросил дубленочник. Леонид Семенович подумал с полминуты, потом сказал: «Еще раз скажешь в отношении е. ла...», не договорил и отошел.

Вскоре он уехал, а я осталась улыбаться азербайджанцам. В казино наискосок в тот день обошлось без эксцессов, возможно потому, что народу было совсем не много, день был холодный, пасмурный, стоял конец октября, звонкий голос из репродуктора метался меж облезших деревьев и казался все менее уместным. Так прошел месяц. Никакой другой работы пока не предвиделось, вставать в половине пятого утра было все нестерпимей, давка в метро превращала меня в инвалида, а золотые азербайджанские зубы были плохой заменой солнечному свету. Каким-то чудом я умудрилась не заболеть, несмотря на дожди, мокрый снег и пронизывающий ветер. Впрочем, все это сказалось на моем физическом состоянии: я стала спать на ходу, сделалась рассеянной, заторможенной и раздражительной. Вероятно, подсознательно я очень хотела избавиться поскорее от этой работы любой ценой, и тут вдруг все закончилось — в полном соответствии с популярной мещанской теорией о том, что мысль материальна.