Кривой домишко - [56]

И тут Бренда потеряла самообладание. Она вскрикнула, прижалась ко мне. Она кричала:

— Нет, нет, нет, все это неправда! Чарльз, скажите им, что это неправда! Я этого не делала. Я ничего не знала об этом. Это заговор. Не давайте им увозить меня. Это неправда. Поверьте мне, это неправда… я ничего не сделала…

Это было ужасное зрелище. Я пытался успокоить ее, разжал ее пальцы, вцепившиеся в мой рукав. Сказал ей, что найду для нее адвоката… что она должна успокоиться… что адвокат сделает все, что нужно…

Тавенер осторожно взял ее под руку.

— Пойдемте, миссис Леонидис, — сказал он. — Вы не хотите надеть шляпку? Нет? Ну тогда поедемте, не заходя в дом.

Она отпрянула от него и уставилась ему в лицо огромными кошачьими глазами.

— А Лоренс?! — воскликнула она. — Что вы сделали с Лоренсом?

— Мистер Лоренс Браун тоже арестован, — ответил Тавенер.

И тогда Бренда сникла. Тело ее ослабло, она как будто даже стала меньше ростом. По лицу ручьями текли слезы. Еле передвигая ноги, она поплелась вместе с Тавенером через газон к машине. Я увидел, как из дома вышел Лоренс Браун в сопровождении сержанта Лэма. Все они сели в машину, и машина уехала.

Я глубоко вздохнул и обернулся к Софии. Она была очень бледна, на лице застыло страдальческое выражение.

— Как все это страшно, Чарльз, — еле слышно сказала она. — Страшно!

— Ты права.

— Ты должен раздобыть ей действительно первоклассного адвоката… самого лучшего. Она… она должна получить всю поддержку, какая только возможна.

— Трудно представить себе подобное, — сказал я. — Мне еще никогда не доводилось присутствовать при аресте.

— Да, да. И понятия не имеешь об этом, пока не увидишь собственными глазами.

Оба мы замолчали. Я вспомнил, какой безысходный ужас застыл в глазах Бренды. Мне показалось, что где-то уже видел подобное выражение лица. И неожиданно вспомнил, где именно это видел. Такое же выражение было у Магды Леонидис, когда я впервые приехал в нелепый домишко и она говорила о пьесе «Эдит Томпсон».

«И вдруг, — прошептала она тогда, — ужас… первобытный ужас».

Первобытный ужас… именно он был написан на лице Бренды. Бренда никогда не была борцом. Сомневаюсь, чтобы у нее вообще хватило выдержки совершить убийство. Но, возможно, она его и не совершала. Может быть, это сделал Лоренс Браун… у него явная мания преследования и весьма неустойчивая психика… может быть, это он перелил содержимое одного пузырька в другой — такой простой и легкий способ освободить любимую женщину!

— Итак, все кончено, — произнесла София. — Она глубоко вздохнула и спросила: — Почему их арестовали сейчас? Я думала, что пока нет достаточных доказательств.

— Кое-какие доказательства всплыли на поверхность. Письма.

— Ты имеешь в виду письма, которые они писали друг другу?

— Да.

— Ну не глупо ли хранить такие вещи?

— Да уж, что правда, то правда. Глупо. Судя по опыту других, такая глупость всегда обходилась дорого. Стоит развернуть любую ежедневную газету, как сразу же натыкаешься на пример такой глупости — страсть к хранению письменного слова, письменных заверений в любви никогда еще не приводила ни к чему хорошему. Как ни жестоко это звучит, София, — сказал я, — но не стоит принимать все это близко к сердцу. В конце концов, разве не на такой исход мы все время надеялись? Именно так ты и сказала в тот первый вечер в «Марио». Ты сказала тогда, что все еще, возможно, будет в полном порядке, если только убийцей деда окажется тот, кому следует. Ведь ты тогда имела в виду Бренду? Бренду и Лоренса?

— Не напоминай мне об этом, Чарльз. Не заставляй меня стыдиться за себя.

— Но следует здраво смотреть на вещи. Теперь мы сможем пожениться, София. Теперь у тебя нет никаких причин откладывать нашу свадьбу. С семьи Леонидисов подозрение снято.

Она пристально посмотрела на меня. Я, пожалуй, впервые по-настоящему разглядел, какой яркой синевы были у нее глаза.

— Ты прав, — промолвила она. — Наверное, теперь мы вне подозрения. А действительно ли мы вне подозрения? Ты в этом уверен?

— Девочка моя, ни у одного из вас никогда не было и намека на мотив для совершения убийства.

Лицо ее неожиданно побелело.

— Кроме меня, Чарльз. У меня-то был мотив.

— Ну да, конечно… — озадаченно пробормотал я. — Но на самом деле не было. Видишь ли, ведь тебе не было известно о содержании завещания.

— Я знала, Чарльз, — еле слышно сказала она.

— Что такое ты говоришь? — Я уставился на нее в изумлении и почувствовал, как покрываюсь противным холодным потом.

— Я с самого начала знала, что дед оставил все свои деньги мне.

— Но каким образом?

— Он сам сказал мне об этом. Недели за две до того, как его убили. Совершенно неожиданно он тогда сказал мне: «Оставляю все свое состояние тебе, София. Когда меня не будет, забота о семье ляжет на твои плечи».

Я посмотрел на нее в изумлении.

— Ты никогда не говорила мне об этом.

— Не говорила. Видишь ли, когда все они объясняли, как подписывалось завещание, я подумала, что, может быть, он ошибся… что просто вообразил себе, что оставил деньги мне. Или что он написал завещание, в котором завещал деньги мне, а потом оно потерялось и никогда не найдется. Я не хотела, чтобы оно нашлось… я боялась.