Кривой домишко - [2]

— …в маленьком нелепом домишке… — мечтательно добавила она тихим голосом.

Должно быть, на моем лице появилось удивленное выражение, которое очень ее позабавило, и она прочитала до конца всю строчку из детского стишка:

— «И все они жили вместе в маленьком нелепом домишке». Это очень подходит к моей семье. Правда, домишко наш не такой уж маленький. Но явно нелепый — есть в нем и остроконечные шпили на башнях, и древесно-кирпичные конструкции!

— А семья у тебя большая? Есть братья, сестры?

— У меня есть брат, сестра, мать, отец, дядя, его жена, дед, его свояченица и вторая жена деда.

— Боже милостивый! — воскликнул я, несколько ошеломленный этим перечнем.

Она рассмеялась.

— Конечно, в обычное время мы не жили бы все вместе. В этом повинны война и бомбежки… Но мне кажется, — она наморщила лоб, размышляя, — мне кажется, что духовно наша семья всегда была объединена под бдительным оком и заботливым крылом деда. Мой дед — это личность. Ему перевалило за восемьдесят, ростом он всего четыре фута десять дюймов, но любой человек, оказавшийся рядом с ним, тускнеет.

— Он, по-видимому, очень интересный человек, — заметил я.

— Он действительно очень своеобразен. Он грек из Смирны. Аристид Леонидис, — сказала София и добавила с озорным огоньком в глазах: — Он чрезвычайно богат.

— Сможет ли кто-нибудь остаться богатым после того, как закончится эта жуткая война? — с сомнением произнес я.

— Мой дед сможет, — с уверенностью заявила София. — Никакой тактикой выкачивания денег из богатых его не проймешь. Он просто сам выкачает деньги из тех, кто пытается их выкачать из него. Интересно, понравился бы он тебе? — добавила она.

— А ты его любишь? — спросил я.

— Больше всех на свете, — ответила София.

Глава II

Прошло более двух лет, и я возвратился в Англию. Это были нелегкие годы. Мы переписывались с Софией довольно регулярно. Ни мои, ни ее письма нельзя было назвать Любовными. Это были письма очень близких друзей — в них высказывались идеи и мысли и содержались замечания относительно повседневной жизни. Однако я был уверен, что наше чувство выросло и окрепло. И надеялся, что София думает так же.

Я возвратился в Англию в один из сереньких осенних дней сентября. День клонился к вечеру, и в сгустившихся сумерках листья на деревьях казались золотыми. Изредка налетал игривый ветерок. Из аэропорта я отправил Софии телеграмму:

Только что прибыл. Вечером в девять приглашаю поужинать у «Марио». Чарльз.

Часа через два, сидя с «Таймс» в руках и бегло просматривая колонку «Рождения, бракосочетания и смерти», я неожиданно наткнулся на фамилию Леонидис:

19 сентября, «Три башни», Суинли-Дин. С глубокой скорбью извещаю о кончине на восемьдесят восьмом году жизни Аристида Леонидиса, горячо любимого мужа. Бренда Леонидис.

Сразу же под этим было напечатано еще одно объявление:

В своей резиденции «Три башни», Суинли-Дин, скоропостижно скончался Аристид Леонидис, о чем с глубокой скорбью извещают любящие дети и внуки. Цветы — в церковь св. Элдреда, Суинли-Дин.

Эти два объявления показались мне довольно странными, поскольку производили впечатление совпадения по недоразумению. Однако все мысли мои были о Софии, и я спешно отправил ей вторую телеграмму:

Только что узнал о смерти твоего деда. Соболезную. Сообщи, когда и где мы сможем увидеться. Чарльз.

Телеграмма от Софии застала меня в шесть часов вечера в доме моего отца. В ней говорилось:

Буду у «Марио» в девять. София.

Мысль о том, что снова увижу Софию, будоражила мои чувства, и я не находил себе места. Время до встречи тянулось невыносимо медленно. Я приехал к «Марио» за двадцать минут до назначенного времени. София опоздала всего на пять минут.

Встреча с человеком, которого очень давно не видел, но о котором все это время думал, всегда бывает своего рода потрясением. К тому времени, когда София наконец вошла в ресторан через вращающуюся дверь, я успел потерять всякую надежду на то, что наша встреча состоится. Она была в черном, и ее вид почему-то поразил меня. И хотя большинство присутствующих женщин также были в черном, сразу можно было сказать, что София одета в черное в знак траура. Я же предполагал, что София принадлежит к тем людям, которые не носят траура даже по близкому родственнику.

Мы выпили коктейли, а затем прошли в зал к своему столику. Разговор начался в каком-то лихорадочном темпе: мы без конца расспрашивали друг друга о старых друзьях по Каиру. Чувствовалась некоторая неестественность, но этот разговор помог нам кое-как преодолеть смущение первых минут встречи. Я выразил соболезнование по поводу смерти ее деда, а София спокойно сказала, что его смерть была «весьма неожиданной». Потом мы снова погрузились в воспоминания. Я с тревогой почувствовал, что что-то случилось — что-то, не имеющее отношения к неловкости первых минут встречи после долгой разлуки. Что-то было не так. Что-то явно произошло с самой Софией. А вдруг она собиралась с силами, чтобы сообщить, что полюбила другого? И что ее чувство ко мне было «ошибкой»? Интуиция подсказывала, что причина не в этом, а в чем-то другом, но я не понимал, в чем именно. А тем временем мы продолжали поддерживать неестественно оживленный разговор.