Кривой четверг - [28]

«Ну конечно! — Света даже немного обрадовалась, что нашла для себя еще одно, теперь, кажется, самое верное объяснение пьянству. — То, что человек потом физически привыкает, — это ясно. А вот найти корень, причину, исток... А для отца?» — спохватилась она.

Первые его фотографии с фронта. Деревенских нет ни одной: не было фотографа. А на военной он стоит с боевыми товарищами у машины. У него открытый взгляд. Нет и следов того, что он сделал что-то дурное, зазорное. В наступлении он был ранен, и его отправили долечиваться в госпиталь в Сталинабаде. А в госпитале работала нянечкой бабушка, мать иногда забегала к ней. Там и познакомилась с отцом. Оба решили, что теперь, после войны, надо пожить в свое удовольствие. Мать устроила его на мылзавод, у нее уже были там знакомые. Мыло тогда трудно было достать. Отец выносил его, а мать продавала.

«Мы в день зарабатывали тысячи», — с горечью говорил отец и почему-то злился, сам не понимая на что. А злился он потому, что чувствовал: там он потерял больше, чем приобрёл.

Свете в детстве от этих разговоров становилось не по себе, и она радовалась, что реформа, как какая-то волшебница в сказке, превратила нехорошие деньги в ничто. Потом Света раздражалась: «Вот дураки, даже то, что имели, не смогли в дело пустить. Вон тетя Фрося — у нее ни один рубль из кулака не вылетит. Правда, глядя на нее, не скажешь, что она очень счастлива, что ей хорошо живется. Иначе с чего бы ей тогда ходить вечно хмурой, недовольной, злой?! И сын у неё такой же. Никак жениться не может. Боится, что жена оберёт. И с тётей Фросей они постоянно ссорятся, каждый уверен, что другой его обманывает, что-то выгадывает. Как-то сын приходил к ним, выспрашивал, сколько они платят на самом деле. Так и не поверил. Смотрел тяжелыми, круглыми глазами и молчал. После его ухода так противно было...»

Родители деньги тратили легко, никогда не могли ничего накопить и никогда не жаловались, что им не хватает. Наверно, все могло... могло бы пойти по-другому.

Света еще помнила те времена, когда у них были семейные праздники. Вот по воскресеньям, например, они шли в парк смотреть кино. Мать надевала креп-жоржетовое платье, туфли на высоком прямом каблуке, проводила карандашом чёрную дугу много выше того места, где у нее самой были брови, из маленькой плоской коробочки набирала пальцем красную помаду и делала аккуратный бантик, как у той девушки на вышивке. От отца пахнет крепким одеколоном, и он посмеивается, когда мать возвращается за своей сумочкой, в которой оставила деньги. Когда они приходят в парк, Света просит, чтобы он приподнял ее и подержал под едким облаком из автомата, чтобы от нее тоже пахло. Сама бросает монету и быстро закрывает лицо ладонями, но одеколон все равно попадает в глаза. И отец дует в лицо и смеется. А Света думает, что её родители самые лучшие люди в мире.

«Сегодня кататься будешь?» — спрашивает отец, кивая в сторону качелей. Света молча кивает в ответ. Но после первого же сильного толчка сердце у нее, как звезда в ночи, обрывается и скользит вслед за лодкой вниз. Свеча бледнеет, и отец сразу же останавливается, посмеивается над ней, но заботливо держит за руку, ведет туда, где продают коржики и лимонад. Кто-то рядом напевает индийскую мелодии, из кинофильма, который они собираются снова смотреть. Родители в это время пьют пиво, сдувая пышную пену. Света ещё не замечает нечастых ссор, они легко забываются, и кажется, что в их семье все хорошо.

Иногда отец договаривается со знакомыми шоферами, и они едут на воскресенье куда-то за город, на рыбалку, чаще всего к Абдурахману — его дом стоит недалеко от реки. Абдурахман встречает отца радушно, они долго обнимаются, хлопая друг друга по плечу. Жена Абдурахмана тихо исчезает в летней кухне готовить еду. А потом мужчины уходят рыбачить. Света чаще всего оставалась в саду, с детьми Абдурахмана, Саидой и Зухрат, собирала с ними прозрачный, как янтарь, урюк, рвала яблоки или груши. А когда ложились спать, им стелили в саду на широком деревянном кате, от костра доносился запах ухи, лаврового листа.

Небо было усыпано огромными, пушистыми, как астры, звездами, и казалось, они вздрагивают, как цветы, когда по ним ползают лохматые пчелы и, перебирая лапками, испивают до конца сладкий нектар южной ночи. И чем больше Света всматривалась, тем все больше звезд она видела, и в конце концов ей начинало казаться, что все небо сияет пронзительно чистым светом.

Только вот с каждым годом знакомые и друзья менялись всё быстрее. Крепких, прочных связей не оставалось. Прилипали к ним на время только уже какие-то нехорошие, грязные люди. Одни отваливались, появлялись другие, еще хуже. Вот и докатились. Это же надо? Отравление водкой. Сколько же надо было выпить?!

Света поднялась и вышла на улицу вдохнуть свежего воздуха. И в первую минуту действительно показалось, что на улице свежо.

Улица казалась незнакомой, пугающе пустынной, словно Света осталась одна во всем мире. Двухэтажные дома спали, как большие кошки, поджав лапы. Настороженная, непривычная тишина стояла вокруг. Черная туча медленно заползала на другую половину неба. «Хоть бы прошла стороной, — подумала Света, — а то я кофту взяла, а зонт забыла. Как ливанёт…»