Кривой четверг - [24]

Старец принял сэра Парцифаля приветливо и разделил с ним и тепло своего очага, у которого рыцарь мог обсушиться, и тот скудный ужин, каким поддерживал он нетребовательную плоть свою.

Когда старец после некоторого молчания заговорил, Парцифаль невольно поднял потупленные глаза — так неожиданно силен оказался его голос, так страстно зазвучали его слова. И сказал ему старец:

«Отвечу я на все вопросы, что терзают тебя, молодой рыцарь, с превеликой охотой. Но знаю наперед, что хотя и просты мои слова, не скоро они будут тобой поняты. Я как сеятель, что выходит в поле ранней весной... Но кто торопится и жаждет видеть немедля результаты — плоды деяний своих, напрасно ропщет на небо. Не может семя прорасти раньше положенного ему времени. Всему свой черед. Но то поле, которое уже вспахано, и подготовлено, и удобрено, даст хороший урожай, если брошены будут добрые семена, потому и обращаю к тебе, рыцарь, речь свою.

Так знай же, что из всех тех, кто взыскует Грааля, кто отправился на поиски его в великий праздник Пятидесятницы, всем им — слабым верой и нетвердым духом — недостает милосердия, воздержания и праведности. Таким Грааль не открывается никогда. И от их трудов в этом подвиге не будет никакого проку. Целая сотня таких ничего не достигнет, кроме позора.

Будут и такие, кто в своих поисках ложную истину сочтет возвышенной. Такие, думая о подвигах и славе, причинят другим великие страдания и беды. Их путь к искуплению лежит через мучительное познание жизни. И только тот, кто познает ее во всех проявлениях — в добре и зле — и обретет утраченную веру, милосердие и сострадание, станет обладателем Грааля. Путь к святому камню лежит через самого себя».

Сказав эти слова, старец замолчал и больше не прибавил ничего. А сэр Парцифаль больше не посмел нарушить его покой.

Утром он двинулся в путь, ничуть не утешенный словами отшельника. Напротив, они повергли его в еще большее сомнение.

Что означачает «познать жизнь во всех ее проявлениях»? Что означают слова «путь к Граалю лежит через самого себя»?

С досадой сжимал он рукоять меча, украшенного яхонтами и янтарем и драгоценным синим камнем.

Резкий порыв ветра захлопнул окна и двери. Света вздрогнула, огляделась. Уже смеркалось. На западе клубились черные тучи, будто кто-то готовил колдовское зелье.

Надо было бы пойти, зажечь на веранде свет, но Света никак не могла заставить себя сделать это. Не хотелось ни читать, ни готовиться к экзамену, сидеть бы вот так и даже ни о чем не думать. И от этого волнение, теснившее грудь, все более переполняло ее, казалось, что вот сейчас еще секунда, еще мгновение — и ей все станет ясно, мир откроется во всей полноте.

— Кто я? Откуда? Куда я иду? — сказала Света.

Звук голоса прозвучал неестественно, совсем не так, как хотелось, и фраза от этого выглядела напыщенной. Исчезло и ощущение значительности минуты и значительности того, что происходит вокруг... Света сделала усилие, чтобы вернуть прежнее возвышенное состояние...

Дверь скрипнула, и на пороге веранды появилась мать. Она сделала несколько неуверенных, пьяных шагов, потом вытянула перед собой руки и такими же неуверенными движениями, как слепая, принялась шарить по стене, будто разыскивая выход.

— Иди ложись! — сердито крикнула Света. — Еще не хватало, чтобы ты по улицам шлялась сейчас.

Но мать как будто и не слышала ее. Все так же беспомощно, но упрямо она все шарила по стене и никак не могла найти выход. Видимо отчаявшись, она села прямо на пол и тонко, жалобно вскрикнула:

— Фрося! Фрося!

Света удивилась. Чтобы мать звала Фросю на помощь? Значит, действительно ей плохо, если уж она на это решилась.

Положив книгу на стол, Света нерешительно подошла к веранде и осторожно, по-прежнему ожидая подвоха, спросила.

— Ну что тебе неймется?

Мать повернула к ней испуганное, бледное лицо:

— «Скорую», Света, позови!

— Сейчас! — тоже вдруг испугалась Света, но тут же взяла себя в руки и более строго закончила: — А ты все-таки иди ложись. Нечего тебе ходить. — И повела мать в комнату.

Мать шла без особой охоты, но покорно, задевая за дверь, стулья, спотыкаясь и вытянув перед собой руки. Уложив ее, Света побежала к магазину, где на углу стояли две телефонные будки. В одной из них было выбито стекло, и, хотя она была свободна, Света решила подождать, пока освободится вторая. Мимо автоматов в хлебный ходили люди, и Свете не хотелось, чтобы кто-нибудь посторонний, пусть даже и незнакомый, услышал, как она вызывает машину к матери, у которой явно началась белая горячка.

Автомат освободился не скоро. Видимо, парень говорил с девушкой, потому что подолгу углубленно и сосредоточенно молчал, покачивая головой, тихо-тихо проговаривал что-то — видно было только, как шевелятся губы. Света нарочно встала так, чтобы ее было видно из будки. Но парень скользил по ней остановившимся взглядом, то подтягивая замок куртки до отказа, то вновь расстегивая его. Наконец он вышел.

Женщина, принявшая вызов, несколько раз раздраженно переспросила: «Что? Белая горячка?» — фыркнула, еще более раздражённо бросила: «Ждите!» — и в трубке загудело. Света внимательно посмотрела на цифру «15» — еще совсем недавно, до обмена денег, за телефон надо было платить пятнадцать копеек, и цифры пока остались. Она обвела их кончиком пальцев, чтобы успокоиться. Потом, все еще чувствуя неприятный комок в горле от обиды и оскорбления, вышла из будки и встала на углу, чтобы было видно, откуда поедет «скорая».