Критская Телица - [33]
Несчетные перемены вин и яств, несметное множество сотрапезников, бесконечные здравицы в честь новобрачных, постепенно коснеющие от выпитого языки, более или менее связные беседы, хохот, веселье... Да и прямого отношения к нашему рассказу торжество это не имеет.
Пускай радуются и насыщаются ликующие царедворцы, воины, слуги; пусть от души радуются чиновники и сановники, сбиваются с ног утомленные кравчие, мечутся запыхавшиеся виночерпии. Пускай ломятся роскошные столы, пылают сотни светильников, струится в окна свежий вечерний бриз...
Ничего особенно любопытного, сколько-нибудь занимательного не случилось на этом пиру.
Пускай надрываются музыкальные инструменты, упорствуя в стремлении хоть как-то пробить мелодию сквозь нестройный гул и шум праздника. Пускай вовсю стараются местные и заморские плясуны, до которых уже навряд ли есть малейшее дело даже сладострастнейшим вельможам, оглушенным виноградной лозой до полубесчувствия и полного безразличия к предлагаемым на обозрение прелестям. Пускай Арсиноя мечет игривые взгляды на Идоменея и Ифтиму поочередно, а молодой царь беззастенчиво пожирает глазами раскрасневшуюся Аспазию...
Почти все обитатели дворца собрались в трапезной.
Почти.
Кроме, разумеется, воинов, несших урочную стражу, да еще кой-кого. Дела неотложные, занятия неизбежные, причины уважительные и веские дозволяли отсутствовать, не чиня обиды венценосцам и не роняя собственного достоинства.
Эти неявившиеся как раз и представляют известный интерес.
Точнее, не сами они — читатель уже знаком с каждым, или успеет познакомиться весьма скоро, — но времяпрепровождение, коему предаются люди, не вкушающие вместе с прочими царской снеди, не хмелеющие от государевых напитков...
Мастер Эпей сказался простуженным.
Оно отчасти смахивало на правду, ибо поганец Рефий кольнул неглубоко, но метко, и ухитрился перерезать весьма капризный сосуд. Эпею очень повезло: кровь хлынула наружу, а не в грудную клетку. Лекарь хмыкнул, обработал рану, перевязал. Аттический умелец испытывал ощутимую лихорадку и не испытывал ни малейшего желания засорять уши безмозглым, нескончаемым гвалтом. Он и пил-то, как правило, в одиночку, будучи не в силах вынести непроходимую глупость вероятных собутыльников.
Вот и сейчас умелец уютно устроился у себя в комнате, растянувшись на узком ложе, вдыхая льющийся сквозь окно вечерний воздух, разглядывая колеблющееся пламя светильника и задушевно беседуя с пузатой, заранее припасенной амфорой, пристроившейся в изголовье.
Умудренный горьким опытом предыдущей ночи, мастер запас целый глиняный жбан чистейшей родниковой воды. И фиалом обзавелся объемистым.
Он лежал не шевелясь, укрывшись двумя толстыми одеялами из овечьей шерсти, следил за ярким язычком пламени, хмурился, думал.
«Эпиталаму? Нет уж, благодарю покорно. Эпиталаму нынче сами слагайте! Для бугая длиннорогого... А я к людям обращаться привык. Подлюги!..»
Эпей осторожно, чтобы не растревожить поверженной спины, повернулся, протянул руку. Взял с маленького яшмового столика лист привозного папируса, обмакнул бронзовое стило в глиняный пузырек, содержавший густую алую краску, помедлил и начал неторопливо, то строча, то перечеркивая, то замирая, то вновь пуская раздвоенное острие по выглаженному и лотосовым соком тщательно проклеенному листку, выводить:
Мастер медлил, потом решительно провел слева от написанного две прямые вертикальные черты, означавшие, что стихослагатель удовлетворен сочиненным отрывком. Отхлебнул из амфоры, помедлил, начал писать дальше:
Последовал новый добрый глоток. Эпей сощурился: «Струнам... Флейтам...»
Потом решительно вывел:
Размер, кажется, соблюли, — пробормотал Эпей.
Пурпурное вино убывало куда быстрее красных чернил, однако строк на папирусе прибавлялось. Множились безжалостные помарки, возникали нечаянные кляксы, но и продольные линии тянулись там и сям, помечая удавшееся.
Фитиль догорел одновременно с появлением последней буквы.
Уже в темноте умелец отложил написанное, ощупью нашарил полупустую амфору.
— Хвала Аполлону Мусагету, — сказал он отчетливо и громко. И уже гораздо тише, почти невнятно, пробормотал:
— А тебе, дружище, спокойной ночи...
* * *
Содержательница крупнейшего городского блудилища Фульвия вздрогнула, услыхав, что ее незамедлительно желает видеть жрица из Великого Совета. И едва не рухнула, узнав, с какой целью.
— Апис оборони, госпожа, — залопотала достойная особа, — да у нас эдакой мерзости отродясь не проделывали! С места не сойти...
— Сойдешь, — заверила Алькандра. — В лучшем виде сойдешь, и далеко-далеко направишься, в пожизненное изгнание. Разумеется, если не прекратишь изрыгать ложь. О тебе и твоем притоне известно все, запомни.
Так оно и было. Но Великий Совет предпочитал закрывать глаза на чудовищные оргии, творившиеся под обширным черепичным кровом главного кидонского борделя, ибо едва ли не каждая вторая шлюха служила тайной доносчицей, а подвыпившие моряки — египтяне, этруски, ассирийцы — нередко выбалтывали вещи, способные изрядно облегчить лавагету и его бойцам предстоящий поход, обеспечить победу молниеносную и для неприятеля ошеломительную. Критский флот в немалой мере процветал благодаря толково налаженной разведке.
Мистико-приключенческая книга современного английского романиста повествует о переселении душ, о борьбе добра и зла, о магических ритуалах. Насыщена действием, изобилует фактическими сведениями, снабжена подробными примечаниями переводчика. Предназначается взрослому читателю.Книга основана на романе Денниса Уитли «Против тьмы», в который Хелм внес некоторые изменения и добавил еще одну сюжетную линию.
Роман Дмитрия Конаныхина «Деды и прадеды» открывает цикл книг о «крови, поте и слезах», надеждах, тяжёлом труде и счастье простых людей. Федеральная Горьковская литературная премия в номинации «Русская жизнь» за связь поколений и развитие традиций русского эпического романа (2016 г.)
Роман «Испорченная кровь» — третья часть эпопеи Владимира Неффа об исторических судьбах чешской буржуазии. В романе, время действия которого датируется 1880–1890 годами, писатель подводит некоторые итоги пройденного его героями пути. Так, гибнет Недобыл — наиболее яркий представитель некогда могущественной чешской буржуазии. Переживает агонию и когда-то процветавшая фирма коммерсанта Борна. Кончает самоубийством старший сын этого видного «патриота» — Миша, ставший полицейским доносчиком и шпионом; в семье Борна, так же как и в семье Недобыла, ощутимо дает себя знать распад, вырождение.
Роман «Апельсин потерянного солнца» известного прозаика и профессионального журналиста Ашота Бегларяна не только о Великой Отечественной войне, в которой участвовал и, увы, пропал без вести дед автора по отцовской линии Сантур Джалалович Бегларян. Сам автор пережил три войны, развязанные в конце 20-го и начале 21-го веков против его родины — Нагорного Карабаха, борющегося за своё достойное место под солнцем. Ашот Бегларян с глубокой философичностью и тонким психологизмом размышляет над проблемами войны и мира в планетарном масштабе и, в частности, в неспокойном закавказском регионе.
Сюжетная линия романа «Гамлет XVIII века» развивается вокруг таинственной смерти князя Радовича. Сын князя Денис, повзрослев, заподозрил, что соучастниками в убийстве отца могли быть мать и ее любовник, Действие развивается во времена правления Павла I, который увидел в молодом князе честную, благородную душу, поддержал его и взял на придворную службу.Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
В 1977 году вышел в свет роман Льва Дугина «Лицей», в котором писатель воссоздал образ А. С. Пушкина в последний год его лицейской жизни. Роман «Северная столица» служит непосредственным продолжением «Лицея». Действие новой книги происходит в 1817 – 1820 годах, вплоть до южной ссылки поэта. Пушкин предстает перед нами в окружении многочисленных друзей, в круговороте общественной жизни России начала 20-х годов XIX века, в преддверии движения декабристов.